Перед фронтом моей десантной группы на поле боя – сгоревшие танки, лежат убитые немцы, а живые немцы сдаются в плен!

Ашик Михаил Владимирович

(24.06.1925 — 09.11.2020)

Михаил Владимирович Ашик (родился 24 июня 1925 года в городе Ленинграде — умер 9 ноября 2020 года в Санкт-Петербурге) – Герой Советского Союза (Золотая Звезда № 4954, Указ от 15.05.1946). Пережил блокаду Ленинграда, затем оккупацию на Кубани. В Красной армии с 1943 года, служил пулемётчиком на Южном фронте. После ранения, излечения и окончания командирских курсов – командир стрелкового взвода 144-го отдельного батальона морской пехоты 83-й отдельной дважды Краснознамённой ордена Суворова Новороссийско-Дунайской бригады морской пехоты. Освобождал Одессу, Бессарабию, Румынию, Болгарию и Югославию. В составе Дунайской военной флотилии прошёл Венгрию, Австрию, Чехословакию. За годы войны был трижды ранен. После войны служил во Внутренних войсках МВД. В январе 1958 года окончил Военный институт КГБ. Был заместителем начальника Высшего политического училища МВД СССР. С 1978 года – полковник в отставке. Всего отдал службе Родине 45 лет жизни. С 1978 по 2002 год работал ведущим инженером в отделе научно-технической информации на Кировском заводе. Более 40 лет занимается литературным трудом. Жил в Санкт-Петербурге. Являлся последним живущим обладателем высшего звания страны за подвиги, совершённые в годы Великой Отечественной войны, из числа воинов морской пехоты и из проживающих в Санкт-Петербурге. Похоронен на Серафимовском кладбище.

Интервью записано Михаилом Зиновьевым в ходе личной встречи в доме Михаила Владимировича 6 октября 2016 года и дополнено в ходе личных встреч в 2018 и 2019 гг.

Представьте, пожалуйста!

Ашик Михаил Владимирович. Бывший командир взвода 83-й бригады морской пехоты.

Вы потомок обрусевших сербов?

Да. Мой прадед был далматинским сербом. В 1812 году семья переселилась в Одессу. Он стал русским чиновником, историком и археологом. А мой дядя — Виктор Владимирович, был известный инженер-конструктор, кораблестроитель, один из первых разработчиков отечественных корабельных авианосцев, профессор, кандидат технических наук. И большой коллекционер и нумизмат, свои сбережения, в т. ч. обе Сталинские премии он потратил на это дело. Он был крупнейшим в СССР коллекционером русских памятных медалей и жетонов, которых насчитывалось более 4 тысяч штук. Перед смертью он хотел передать это все в музейные фонды, включая Эрмитаж, но не встретил там понимания. Проблема была в том, что его коллекция могла переплюнуть их всех вместе взятых. А после его смерти — там темная история. В общем большая часть коллекции увы была утрачена. Предлагал он конечно и нам это все дело забрать, но мы считали тоже что это должно быть в народном достоянии…

Расскажите, пожалуйста, о своей предвоенной молодости?

Это были школьные годы. Когда началась война, я был восьмиклассником. Всё, что было до войны, связано со школой. Я учился, как и все.

Проходили ли вы подготовку по нормам ГТО?

Да, был ГТО только. ОСОВИАХИМа у меня не было. Хотя пытался сдавать. Был такой значок «Юный моряк». Я кое-что сдал, но до конца на него сдать не смог. И такой значок не получил.

Михаил Владимирович, как вы узнали о начале войны?

Я занимался в яхт-клубе. 22 июня 1941 года было воскресение, мы в шесть – семь часов уже отправились туда. У нас был назначен поход в Выборгский залив. Поход должен был занять несколько дней, мы к нему очень сильно готовились. Ещё с начала зимы, когда шпаклевали яхты, и позже спускали их на воду. До 22 числа мы уже несколько раз ходили в залив, готовясь к походу. Там было 10–15 яхт, которые должны были идти строем в Выборгский залив. Итак, в семь часов я уже был в клубе, мы получили снаряжение, в том числе паруса и снасти, которые после каждого похода сдавали на склад. Поставили парус и сидим ждём. Вот уже 10 часов, но сигнала на отход нет. В двенадцать вызвали нашего капитана, и он нам объявляет: «Война, матросы!» Ну и всё! Мы сдали паруса (смеётся) и разошлись по домам. Мы были уверены, что это будет недолго. Через неделю – две наши немцев разобьют, и мы вернёмся в яхт-клуб. Но судьба сложилась так, что больше в яхт-клуб я не вернулся…

Михаил Владимирович, поделитесь вашими воспоминаниями о страшных блокадных днях?

Ну, воспоминания естественно страшные. Это даже трудно представить себе. Представьте себе вот такой дом как тот, в котором мы сейчас сидим и мороз под 40 градусов. Отопления нет. Водопровода нет. Канализации нет. Электричества нет. И телефон не работает. Ничего! Ничего нет! Можете себе представить такое хотя бы на сутки?! Хотя бы на сутки отключите в этом доме всё, что я назвал. Что будет? А тут целая зима! А зима тогда началась очень рано. Где-то уже в ноябре были морозы. С началом весны, первого марта, нашу семью по повестке (тогда был такой порядок) эвакуировали. Но сказали, что везут до Тихвина. А в Тихвине нас в эшелон посадили. Этот эшелон месяц ехал по России. Высадили нас в Краснодарском крае на станции Белая Глина, оттуда отвезли в степное село Новую Павловку. С апреля 1942 года до февраля 1943 года я был в этом селе. Привезли на Кубань живой скелет, иначе не назовёшь.

Михаил Владимирович, скажите, а в дни блокады, известная всем норма хлеба постепенно снижалась?

Да, и очень быстро. Последний раз, по-моему, в ноябре, до 125 грамм. И существовала такая до Нового года. А где-то в 20-х числах декабря уже прибавка была.

Жители города понимали ситуацию, что они в блокадном кольце?

Мало об этом говорили, но конечно все об этом знали. Специально никаких разговоров я об этом не помню, да и откуда? Радио не работало, телевидения тогда не было, газет я в руки не брал. Может, они и выходили, хотя видимо тоже не выходили.

Город был на осадном положении. Вы помните патрули на улицах? Сотрудников НКВД?

Да нет! Пусто было. Пусто. Ходить можно было по городу, куда хочешь. Мы печурку сделали, иначе бы наша семья не выжила. Железную печурку достал мой отец – принёс с завода, где работал. И надо было к ней дрова постоянно иметь. В нашей школе, где я учился, парты были выставлены на улицу, потому что школу занимала какаято воинская часть. Сейчас в этой нашей школе расположен Институт гриппа. А тогда мы ходили туда и брали парты на дрова. Тогда парты были крепкие, большие, из толстых досок, и мы этими партами топили печку.

А воду где добывали?

В Неве. Мы ходили к ней пешком. От нашего дома до Невы было не очень далеко. Причём вёдер у нас не было. Мы ходили с кастрюлями. Кастрюли привязывали к саночкам и пешком до Невы и обратно.

То есть всю зиму на хлебе и воде?

Да, можно, так сказать.

Рассказывают, что жители города съели всех животных?

Я этого не помню.

Михаил Владимирович, как проходила эвакуация по Ладожскому озеру?

Бомбили ли вас немцы? Мы проехали его ночью. Причём Ладожское озеро не упоминалось. Нам сказали лишь про путь от дома до эвакуации. У дома нас посадили, а в Тихвине высадили. Это 270 километров. Ехали мы несколько дней по этому маршруту, но о том, что едем через Ладожское озеро никто не знал. Никому ничего не говорили, весь путь был секретным. Когда мы ехали от деревни к деревне, оба шофёра – солдата посоветовали нам не спрашивать: через какие населённые пункты мы едем, т. к. маршрут секретный. А мы, ленинградцы, были люди дисциплинированные и ничего не спрашивали. И я только после войны, где-то в 1946–1947 году узнал, что нас везли через Ладожское озеро. А до этого я даже не интересовался, но в то время я был ещё не взрослый человек.

Вы понимали, что враг уже стоит под Москвой?

Да, конечно!

Верили ли вы тогда, что наша страна выстоит?

Да, верили! Бесспорно! Даже ни секунды сомнений не было.

Как вы пережили оккупацию на Кубани?

Да спокойно. Нам повезло — наше село как-то обошли зверства и прочие вещи. Помню до начала оккупации один местный активист меня зазывал в партизанский отряд уйти, а когда село оккупировали его немцы старостой поставили. Как сложилась его судьба потом я не знаю.

Как вы попали на фронт?

На фронт я попал обычно – меня призвали. Я 1925 года рождения. В ноябре 1942 года был подписан приказ о призыве парней 1925 года. Меня призвали 2 февраля 1943 года. Призвали со всеми ровесниками из этого села. И пошли мы воевать.

Воевал я сначала солдатом. Вначале мы держались друг друга группой, потом пошло формирование. Ребята распределились – кто на радиста отправился учиться, кто – на шофёра.

Но меня никуда не брали. Каждый раз на построении объявляют: «Сегодня нам нужны желающие учиться на шофёра!» Я выхожу. Посмотрят на меня, скелета, и говорят: «Не нужен, не нужен!» В общем, оказался я нужен только в пулемётчиках. Здесь я сделал себе карьеру, стал младшим сержантом, наводчиком станкового пулемёта, был ранен. После возвращения на фронт воевал опять. Фронтовая мельница снова приняла меня на свои жернова. Взяли мы город Макеевку, сейчас она упоминается тоже с военными событиями… Построили полк в две шеренги, идёт какой-то капитан и говорит: «Ты выходи, ты выходи, ты выходи». А я к тому времени уже оформился как младший сержант с нашивкой о ранении, с боевым видом. Капитан мне говорит: «Ты выходи!» В общем, вывел нас из строя, несколько десятков человек, и, не говоря – куда и зачем, повёл нас маршем от Макеевки до Новочеркасска. В Новочеркасске сдал он нас на курсы младших лейтенантов. Эти курсы я окончил через четыре месяца и был направлен в морскую пехоту командиром взвода.

Каков был ваш боевой путь с момента, как вы стали офицером морской пехоты?

Там всё было очень просто. Попал я в морскую пехоту, и был направлен в Крым. Из Крыма нас железнодорожным путём перебросили под Одессу. Одесса уже была освобождена. И с Одессы мы уже пошли пешком до Днестровского лимана. Его форсировали, оказались в Бессарабии. Взяли штурмом крепость Аккерман (ныне город Белгород-Днестровский). И из Бессарабии мы вошли в Румынию. А из Румынии – в Болгарию. В Болгарии в боях наш батальон не потерял ни одного человека. Из Болгарии вошли в Югославию, из Югославии – в Венгрию. В ходе высадки десанта под Дунапентели, я отличился в бою, и меня наградили орденом Богдана Хмельницкого III степени. Высадились тогда на правом берегу реки, ворвались в деревню, преследовали врага. Пехота, снайпера и конница противника контратаковала нас, но мы отбили атаки и разгромили их. В бою под Чепелем я был ранен.

Вернулся из госпиталя в то время, когда шли бои за Будапешт, брали его штурмом. После был тот самый бой, за который меня представили к самой высокой награде. Из Венгрии мы вошли в Австрию, из Австрии – в Чехословакию. И в Чехословакии, в 30 километрах от Праги для меня закончилась война.

Сколько раз вы были ранены?

Три раза. Одно ранение пулевое, в руку. И два осколочных.

Как обстояло дело с питанием на фронте? Часто ли приходилось перебиваться сухпайком?

Да, нет, кормили нас хорошо! Нормально. Три раза в день горячая пища. Обязательно.

Как вы оцениваете уровень подготовки бойцов?

Вообще морская пехота, вот кто её обучал? Устава не было, был устав пехотный, стрелковый. Там морскую пехоту даже не упоминали. Так что даже мы – офицеры с четырёхмесячным офицерским образованием, в общем-то, импровизировали. Знали, что надо идти вперёд. И всё. Если оборона, то надо стоять до конца. Вот и всё.

Как обстояли дела с гигиеной на фронте?

Вы про вшей? Ну, когда я был солдатом, вшей было страшно много, тем более зима была. Мы боролись с ними, конечно, прожаривали форму. Такие были бочки деревянные, под бочкой костёр, в бочку клали униформу и бельё, и вши там погибали. Хотя у меня вши были до самой Победы.

Часто ли приходилось принимать баню на фронте?

Нет. Редко. Когда мы шли через несколько стран, иногда в бани попадали. Один раз мылись в женском монастыре. В Венгрии. Остановились, а рядом какой-то дом. Старшина туда сунулся и доложил: «Вот баня горячая!» Командир роты скоординировал нас, мы там помылись, а когда уходили, узнали, что это женский монастырь.

Какое у вас было личное оружие?

Сначала у меня была винтовка, потом пулемёт «Максим» был. Очень прекрасное оружие, я бы сказал чудесное, замечательное. Только тяжёлое, но я, слава Богу, сидел в окопе, и таскать в походе его мне не пришлось.

Когда стал офицером, получил наган, был и автомат. С патронами к нагану всегда были проблемы, там отдельные такие специальные патрончики. Позже у меня был вальтер немецкий. Хотел парабеллум, но с ним не сошлось. Мы любили парабеллумы, но я же в то время был мальчишка, мне парабеллум было, честно сказать, и не зарядить. У него такой тугой затвор и так неудобно его брать и пальцами тащить в исходное положение. Так что я повозился с парабеллумом, мне же очень хотелось его иметь, но заряжать его я просто не смог. И поэтому я пользовался вальтером.

Почему мы любили парабеллумы и вальтеры? Потому что к ним подходили патроны немецкого автомата, а их было полно. Стреляй, сколько хочешь.

Как встречали вас жители освобождённых населённых пунктов и стран? Была разница между тем, как встречали разные народы?

Да конечно, конечно! По Украине шли, освобождали её, нас там прекрасно встречали! Да что там говорить! Счастье у людей было, что мы вернулись. А в Бессарабии и Румынии мы шли, так на нас даже не оглядывались. Местным жителям мы были ненужные и неинтересные. Шли мы в августе, жара была под 40 градусов, но мы в дома не заходили.

В Болгарии братушки наши хорошо встречали. В Югославии мы встречались с партизанами. Венгры с нами воевали, как союзники Гитлера, но, когда мы вошли туда, местные относились к нам неплохо. Мы их не обижали, и они нас не обижали. Отношение было нормальным. В Австрии – то же самое. В Чехословакии сначала были словаки, потом чехи.

Мы шли по Европе не очень разорённой: Венгрия была богатая, как и Болгария. Разорённой, пожалуй, была только Югославия. Они ходили в самодельной обуви, в намотанных штанах, не сытые. Но мы на это не обращали внимание.

Михаил Владимирович, вам приходилось встречаться с преступлениями немцев и их союзников?

Да! Полно примеров, по той же Украине. Особенно на Донбассе. Всё сожжено. Все шахты были затоплены, взорваны, всё это не действовало. Донбасс в то время был одноэтажный. Рабочие посёлки, где у каждого рабочего одноэтажный дом. Так их все пожгли. По железной дороге тоже ничего целого не было. Каждая станция была взорвана, каждый вокзал разрушен, даже шпалы они специальными крюками ломали пополам. Шпалы в то время были деревянные. Бетонные шпалы – это позднее изобретение.

Телеграфные столбы были тоже из дерева. Пошли на костры и на печки. Все спилили местные жители, потому что холодно было. Дома разрушены, а Украина степная, вот и жгли всё, что горит.

Михаил Владимирович, а как вы согревались в холодное время года на фронте?

Да мёрзли как собаки! Мёрзли… Поэтому и вши, потому что кутаешься там, и вши плодятся. Летом их поменьше, зимой ужасно много.

Использовали ли печки и костры?

Да, конечно, всё это было.

Вы носили зимой бушлаты или шинели?

Шинели зелёные, американские. Мы воевали в американской одежде. Она была тёплая? Да, хорошая шинель, хорошая ткань. Зелёного цвета. У нас у всех они были.

А что ещё у вас было из поставок ленд-лиза?

Еда была. Американская тушёнка. Сколько помню, только ей и кормили. Я не помню, чтобы нас кормили окороками или сырым мясом. Кормили консервами, а консервы все были американские. Автомобили были «Виллисы» и «Студебеккеры» американские. Когда шли по Европе, наших отечественных автомобилей фактически не было. Редко…

Можете ли вы дать оценку нашей и вражеской технике?

Ну, наша техника известна. Танки. В основном действительно были «тридцатьчетвёрки». Очень много было 76-мм самоходных артиллерийских установок. Назывались «Прощай, Родина». Их было очень много, и горели они страшно. У них спереди был бензобак, в центре – пушка, сзади – расчёт. Броня фактически пулепробиваемая.

Что вы скажете про наш флот?

У нас была Дунайская военная флотилия. Катера отечественные, а моторы американские. Строились они на Волге. Несколько волжских городов выпускали такие катера. Артиллерийское вооружение у нас было своё. Ни американских, ни английских пушек у нас не было. И не только у нас, а вообще, по-моему, не было их. Артиллерия передвигалась на конной тяге или на студебеккерах.

Из чего состояло ваше снаряжение?

Автомат, пистолет, гранаты. Фляжка, лопатка. И вещмешок.

Писали ли вы письма домой?

Да, конечно писал. И получал письма.

Все письма доходили исправно?

Да. Причём все мои письма с фронта целы.

Вы можете оценить работу политработников и комсоргов на фронте?

Очень хорошо оцениваю. Прекрасные были ребята. Все комсорги были мои приятели. Сначала у нас их было несколько. По ранению они выбывали. Сперва Носов был, потом Пеков, потом Евстигнеев. Пеков был такой «кризисный» в хорошем смысле этого слова. Всё время искал новые способы воспитания. Носов был ранен в бою под Чеплином, и он плакал страшно, наверное, больно было. Помню, как его в слезах отправили в тыл, в санроту, и он всю дорогу плакал. Ребята отличные, но мальчики были, что там говорить. Мальчишки.

Были ли случаи дезертирства на вашей памяти?

Ни одного не помню.

Встречали ли вы женщин на фронте?

Были они.

Как развлекали себя солдаты в короткие минуты отдыха?

У нас была чудесная самодеятельность. И бригадный ансамбль был, и батальонный. И стихи сочиняли и пьесы, и концерты давали. Болгары с удовольствием смотрели наши концерты, были в восторге. И из других батальонов нашей бригады приезжали.

Приезжали ли к вам известные артисты?

Вы слышали, наверное, про дуэт «Тарапунька и Штепсель»? Я их видел на фронте. Они выступали под псевдонимами: «Скалкин и Мочалкин». Штепсель был Скалкин, а Тарапунька – Мочалкин. И они там трепались. Всё это было здорово.

Как вы преодолевали страх?

Да особо страха не было. Война кончилась, мне даже жалко стало. Мне нравилась война. Не надо было никаких строевых занятий, шагистики, дисциплины, это всё я страшно не любил. Мы всё время мы были в походах, и я их легко преодолевал. Мне нравилось ходить, допустим, километров тридцать пройти для меня было раз плюнуть. Я даже не уставал.

Были ли на вашей памяти неуставные отношения?

Да особо-то их не было. Может, были какие-то эксцессы, но редко. Вообще был один случай. Во взводе есть пулеётчик. Как правило в бою и наши и немцы старались сначала убить его. И когда погибал пулеметчик, новым становился тот кто подбирал пулемёт или тот, кого назначат. Вот был случай — после боя не осталось у нас пулеметчика и никто не хочет брать пулемет. Я подхожу, вижу бойца и говорю ему — «Бери пулемёт!». Он неохотно взял, я развернулся со своим ординарцем, пошли дальше и вдруг слышу: «Лейтенант, следующая пуля из этого пулемёта твоя!». Я резко оборачиваюсь, и говорю пулемётчику: «Что ты такое сейчас сказал?» А он сделал вид, что ничего не говорил. Ну я на него сурово посмотрел и пошел дальше.

В следующем бою, я уже забыл про этот инцидент, прошел бой, считаем потери. Я спрашиваю ординарца: «Где пулемётчик?» — Убит! «Как, снова немцы пулемётчика скосили?» А ординарец мне говорит: «Нет лейтенант, это я его шлепнул в начале боя. Ты же помнишь, он нам пообещал, что тебя убьет в следующем бою. А я с тобой, твою спину прикрываю. И мы что, должны были от его очереди погибнуть? Убит, немцы убили в бою, мы с тобой живы командир».

Момент был очень тяжелый, и таких эпизодов было много, но правильно ли об этом говорить?

Как складывался национальный вопрос в годы войны?

Да что вы! Не обращали на это внимание. У меня во взводе были все национальности. Интернационал!

Как сложилась судьба ваших близких в годы войны?

Воевали мои двоюродные братья, сыновья папиных сестёр. Николай и Виктор пропали без вести. Владислав дослужился до командира артиллерийской батареи и вернулся.

Как на фронте хоронили убитых?

По-разному. В зависимости от обстановки. В Будапеште у нас было бригадное кладбище. Хоронили там. Сейчас там похоронено 700 человек. После десанта, за который я получил мою высокую награду, у нашего взвода образовалось кладбище. Там было, по-моему, 165 человек похоронено. Кстати, мой сын был в тех местах и нашёл это кладбище. Оно содержится в порядке, местные жители его так и называют: «Бригадное кладбище».

Думали ли бойцы о наградах на фронте?

Да, конечно! И я грешен, тоже думал о них. И в том моём главном бою я, конечно, думал о награде. Но что дадут такую высокую награду, у меня и мысли не было! Я был уверен – что-то дадут, думал орден Красного Знамени. Потому что горели танки. Мы наварили немцев, и побили их танки, они перед нашими окопами сгорели.

Как обстояло дело с табаком и спиртом на фронте?

Зимой нам давали по 100 грамм. Табак давали ежедневно, но вперёд не давали. Старшина приносил и раздавал. По кучкам раскладывал.

Что вы можете сказать про Особый отдел и НКВД?

Близко не беседовал, но знал всех. У нас был капитан Зайцев. Он был с нами в этом десанте. Его в зад ранили. Я его после войны видел, он хромал. Последствия ранения.

Приходилось ли Вам командовать бойцами старше вас по возрасту?

Да почти всеми. Больше половины бойцов были старше меня, намного старше. Были у меня и 50-летние. Я окончил войну в мае 1945 года, мне ещё и 20 лет не было. Они мне помогали, они меня уважали. На фронте единственное правило: иди впереди. Иди впереди, и пойдут за тобой. А если ты окажешься сзади, но будешь кричать «Вперёд!» и гнать в шею своих солдат, то тебя не будет никто уважать. Вот и всё, вся наука. Иди вперёд и будь впереди своих солдат. В обороне будь в горячей точке. Не прячься, не трусь, и тебя всегда будут уважать.

Национальный состав Вермахта не различали?

Да. Особенно венгров. Мадьяры. Они и к нам переходили. С ними у нас даже были кое-какие отношения. С власовцами встречались, с украинским акцентом говорили. И по-русски кричали. Пример: ведут большую колонну пленных немцев, поравнялись с ними и вдруг из строя за шиворот к нам вышвыривают человека в немецком обмундировании. Оказывается, это власовец.

В чём различие пехоты и морской пехоты?

Отличия особого не было. Морской пехоты у нас до войны не было. Её создавали из добровольцев с кораблей. На берег, на недельку, на две, помять немцев. Многие были просто по принадлежности к флоту, особенно командиры. Вот так зарождалась наша морская пехота в начале. Ну а потом уже на корабли они не возвращались. Пополнение мы получали из морских штрафных рот. Вот на той станции, где я первое ранение получил, с нами была морская штрафная рота.

Как относились к военнопленным немцам?

Да нормально. Не обижали их. Если кто и замахнётся или ударит, то всегда его останавливали, мол, прекрати!

Много немцев взяли в плен?

И подразделениями, и одиночками, и кучами они сдавались.

Были ли случаи, когда расстреливали пленных?

Нет! Зачем? Этого я никогда не видел и не слышал. Это сегодня нынешние «литераторы» придумывают. Вопрос – зачем? Они же потом сдаваться не станут. Наоборот – вот в Будапеште накормили их, они же были голодные, в полном окружении. Я помню, мы взяли один дом, и там их собрались человек двадцать. И просят хлеба. Мой пом.ком.взвода Прокопенко снял вещмешок, где у него на всех была буханка. Вынул он буханку и отдал пленным. Те её разделили и поели. Вот так они сами испытали голод. Потом назначили им старшего и отправили в тыл. Ведь если взял пленных, и ты их будешь бить и расстреливать, их же надо потом охранять! Зачем? Лучше вот так. Тогда не надо ни расстреливать, ни охранять, ничего не надо с ними делать. Они уже твои.

Какое было отношение к нашим бывшим военнопленным?

Встречал их. И было к ним нормальное отношение. Особенно много их было после Крыма. Их снова ставили в строй. Вчера он был пленный, а сегодня солдат.

Ваше отношение к Сталину?

Я его бесконечно чту!

Что помогало вам на фронте, поддерживало вас, вдохновляло морально?

Имя Сталина в том числе. Я помню, как перед десантом на Днестровском лимане нам выдали такие листовки: портрет Сталина и внизу несколько строчек. И надо было написать что-то. Я написал и сдал комсоргу. У меня было чувство такое, как будто Богу помолился. Я смотрел на портрет и писал: «Дорогой товарищ Сталин! Клянусь тебе, что рука моя не дрогнет!» Написал, расписался, отдал комсоргу. А в душе – как будто помолился. Вот что такое Сталин. И думаю, не только для меня лично, а для большинства. Может быть, отдельные негодяи или отдельные личности из каких-либо соображений по-другому мыслили, но таких я не знал, не видел и не помню. Хотя могли быть. Но во всяком случае погоды они тогда не делали, эти отдельные личности.

Как обстояло дело с медицинской помощью на фронте?

Я не помню, чтобы солдаты болели. Все были здоровыми. Был у каждого индивидуальный пакет, были санинструкторы, была бригада санроты. Там были прекрасные врачи и сёстры. Мы попадали им в руки, и ты уже себя чувствовал, как будто ангел тебя носит на небе. Был ты в грязном окопе, вшивый, а тут тебя вымыли, переодели, койку дали, накормили отлично. Что ещё надо?! О медиках я очень высокого мнения.

Были ли полковые газеты?

У нас была газета «Суворовский натиск». В «Искусстве побеждать» Суворов писал, что в атаке главное – натиск. Довольно подробная газета. Но я на фронте почти не читал. Я был аполитичный человек. Газет не читал, новостями не интересовался. Мне это было всё равно. Я был комсомолец, а в партию меня бы не взяли. Туда вступить не так просто было: надо получить три рекомендации и как минимум год прослужить в этой части. То есть ты должен в этой партийной части проработать минимум год, иначе тебя не примут, а рекомендацию тебе должны дать люди – те, с кем ты служишь или работаешь. А взять рекомендацию человека, с которым ты был знаком ранее – такая рекомендация не действует. Поэтому в партию вступить для меня было очень трудно. Я вступил в партию лишь в 1950 году.

Где вы встретили День Победы?

Это было недалеко от Праги, в 30 километрах, город Бероун. В городе протекала река Бероунка. Немцы там не сдавались и шли на прорыв сдаваться американцам. Но те отказались их принимать. И получилась такая заминка – немцы с нами сражались до 14 мая на том участке, на котором я был. И в последний день 14 мая в моём взводе убило двух солдат. Один был убит шрапнелью – спал на паровозке. И ему шрапнель попала в висок. Длигач его фамилия. А второй был Чернов. Настоящий артист сталинградского театра. Причём примерно за неделю до смерти, он мне сказал: «Товарищ лейтенант, меня убьют!» Ну я ему что-то наговорил, ну я уже не помню. Но действительно его убили 14 мая.

Михаил Владимирович, понимаю, что этот вопрос вам задавали всю вашу жизнь, но, если можно, расскажите в деталях про ваш самый главный бой – десант у Эстергома?

Это был действительно самый тяжёлый для меня бой. Подробности такие: прошёл у нас слух, что мы пойдём в десант. А у меня рана на ноге сочилась. Я носил бинт, и он всё время была мокрым. И мне один приятель говорит: «Готовится десант, никто не вернётся. В тыл к немцам забросят. У тебя рана открытая. Не ходи!» Причём можно было в десант не ходить. Потому что десант формировался по количеству катеров. Сколько катеров возьмут – столько и десант. Ну а тут вызывают в штаб и говорят мне: «Принимай десантную группу». Это значит – мне дают катер и солдат по выбору. Я каждого опросил: «Хочешь, не хочешь? Не хочешь – иди, хочешь – оставайся».

И вот нас поселили на даче города Домеш, в 50 километрах от Будапешта. Это уже было после взятия города. Мы заняли двухэтажную богатую виллу и начали готовиться. Мне дали шесть противотанковых ружей из роты ПТР, два станковых пулемёта, сапёров из сапёрной роты, пулемётчиков из пулемётной роты. Этих людей надо было получить, познакомиться с ними, и их познакомить. Понимаете? Вот в этом заключалась подготовка десанта. Вот в этой двухэтажной вилле я сформировал эту группу. Ну, я конечно всех знал по фамилии и т. д. Два раза ночью нас по тревоге поднимали, мы бегом шли к катерам, садились на катер, выгружались с катера, и после возвращались.

Перед операцией к нам прибыло пополнение – три лейтенанта. У них были ножи «Труд-Вача». В городе Вача, артель «Труд» делала боевые ножи, которые в основном использовали разведчики. В ходе штурма Будапешта мы встретили много бойцов с этими ножами. Так мы познакомились с «офицерским штурмовым батальоном». Туда попали те офицеры, кто побывал в плену. Формирование таких батальонов происходило в проверочных лагерях. Проверенные офицеры направлялись в штурмовой батальон, чтобы кровь смыть позор плена, вину перед Родиной. Ведь в уставе написано, что на войне «ничто и даже угроза смерти не должны заставить военнослужащего Красной Армии сдаться в плен». Так записано в уставе. В красноармейских книжках им писали звания «красноармеец-лейтенант», «красноармеец-майор», «красноармеец-полковник». Ножи им выдали, потому что они должны были вступить в бой, где не обойтись без рукопашной. При штурме Будапешта офицеры должны были взять гору Геллерт, за которой находился Королевский дворец. Гору нужно было взять быстро. Кстати, когда я давал интервью журналу «Братишка» в 2007 году, там написали: «тех, кто во время атаки ляжет на землю, грозились расстрелять как трусов и паникёров». Это всё враньё. Переврали мои слова.

Перед атакой гору разбомбили наши штурмовики, после чего перед наступавшими вышел в атаку офицерский штурмовой батальон. Это не слабонервное зрелище. Сквозь пороховой угар офицеры-штурмовики гранатами раздавили всё, что осталось от вражеской обороны, пуская в бой, в том числе, и ножи с надписью «Труд-Вача». Несмотря на плотный огонь, никто из офицеров не отступил и не залёг. Все выжившие офицеры-штурмовики, кто остался в живых, на вершине горы получили свою награду: им объявили, что своей храбростью они искупили свою вину. Вот таких трёх лейтенантов с этими ножами мне прислали в пополнение. Кто-то из моих бойцов сказал: «Такие мы видели у офицеров штурмового батальона». В ответ услышали: «А мы как раз оттуда. Штурмовой батальон распустили. Командиры уехали за новыми офицерами».

В итоге сформировалось 10 катеров, а всегда шёл 21 катер. Остальные были катерами поддержки. В ночь на 20 марта мы сели за 45 км от фронта и прошли вверх по Дунаю. Перед посадкой выбросили еду и консервы, наполнили вещмешки гранатами и патронами. Март месяц, пришлось идти против течения по разлившейся реке, где льдины ещё плавали. Плыли прямо через линию фронта, прорвали её. Углубились километров на тринадцать. Высадили бронекатера 536 морских пехотинца в тыл к врагу. Разделились мы на 10 групп.

Наша задача была выйти на дорогу Будапешт – Эстергом – Вена, встать на ней и не дать выйти немцам вниз из котла, который фактически закрывал наш десант, а также не дать пробиться подкреплению. Моей десантной группе поручили держать участок длиной 400 метров. Справа был Дунай, слева – горы, немцам там не пройти. А на дороге – мы. И мне так повезло, что моя десантная группа была на самой дороге. За ночь мы окопались. Между рекой и дорогой командир батальона расположил как на наиболее танкоопасном направлении всю имевшуюся артиллерию – две 45-мм противотанковые пушки. И на этой дороге бой был четверо суток. В первое же утро началось наступление по всему фронту. Когда нас туда забрасывали, то сказали, что утром наши придут. Ну и так получилось, что наши пришли… Но через четверо суток. Когда мы высадились, нас было 65 человек. А когда бой окончился, и мы соединились со своими, нас осталось всего 13. Пятьдесят два человека остались на поле боя. Было ещё пополнение, но его мы получили после боя.

С рассветом первого утра показались вражеские танки. Первые атаки отбили легко. Шесть противотанковых ружей и сорокопятки создали плотную стену огня. Вражеские танки не пробились к нашим позициям. Часть подбили, и они сгорели, остальные сдали назад. Начался миномётно-артиллерийский обстрел, били прямой наводкой, стреляли из пулемётов. Один из снарядов попал в пушку, расчёт вышел из строя. Три противотанковых ружья вышло из строя. Осталось два станковых и четыре ручных пулемёта. Ночью один из бронекатеров пробился к нам, мы погрузили на него раненых.

Второе утро началось с артобстрела. После в ход пошли танки. Против танка нужно лежать, не поднимаясь выше прошлогодней травы, и с гранатой наготове. Одновременно начался миномётный обстрел. Немцы грамотно взаимодействовали, направляя огонь танков и артиллерии в одну точку – в данном случае по нашей десантной группе.

Снарядом уничтожило вторую сорокапятку, расчёт погиб. Следом погибло ещё два противотанковых ружья. Но никто не хныкал. Большая часть патронов и гранат кончилась на второй день. Поэтому хотели одного – патронов. Не было еды. Не было возможности отдохнуть.

На другом участке, на дороге, идущей от Эстергома в Вену, окопа — лась лицом на восток рота лейтенанта Мазыкина, а лицом на запад – приданная батальону 472-я морская штрафная рота лейтенанта Кирсанова, которую сформировали в Измаиле из моряков-черноморцев. Задачей штрафников было не допустить прорыва подкрепления. Если бы одну роту смели, другая рота тоже бы погибла. Чтобы не погибнуть под гусеницами танков или огнём автоматчиков, обе роты спина к спи не, выполняя боевую задачу, стояли насмерть, защищая друг друга.

Когда были тренировки, у штрафников и морпехов были перепалки. Но в бою дрались в едином порыве. Штрафники нашли кабель на дороге и, смотав его, протянули поперёк, сделав ловушку для мотоциклистов. Скоро на дороге показалась два мотоцикла, на большой скорости. Угодив в ловушку, они погибли без стрельбы. Следом за ними показались три грузовика. Огнём остановили два, третий отступил. На рассвете немцы направили на штрафников семь немецких танков. Но роты выстояли, подкрепление немцы так и не получили.

Из шести ПТРщиков кто у меня был остался в живых только Николай Почивалин. Когда на нас вышел «Фердинанд» и стал лупить прямой наводкой, мы залегли. Ко мне подполз один доброволец и стал просить — «Миша, давай я подобью его!». Я дал ему добро, он пополз со связкой гранат, но когда замахнулся его скосили вражеские автоматчики. Ко мне подползает второй, третий, доброволец, и все также — всех их скосила вражеская пехота. Когда ко мне подполз очередной, и стал просить я громко сказал: «Нет! Я запрещаю! Тебя там ждут, там автоматчики в засаде, ждут вас!». В итоге этот Фердинанд удалось подбить Почивалину.

На четвёртые сутки, стрельба и атаки заглохли. Немцы выдохлись. Показалась самоходка, остановилась в двухстах метрах. Из-за кормы выглянул офицер с биноклем. По нему пальнули из карабина, но промазали. Немец не дёрнулся, посмотрел в бинокль, после чего скрылся за самоходкой, которая отступила задним ходом. Разведку провели – значит, ждём атаки. Но её не было. Немцы отступили и драпанули, сдаваться нашим – гвардейскому корпусу, который выходил из-за гор. Нам, морским пехотинцам, они сдаваться в плен не рискнули. И когда наши на это место в результате наступления пришли, и немцы пошли к ним сдаваться, то перед фронтом моей десантной группы была такая картина: сгоревшие танки и немцы – убитые и живые, сдававшиеся в плен. Так что получилось, что вот в этом десантном кольце моя группа была на самом ответственном месте. Немцы не прорвались вдоль дороги. Вот почему так оценили высоко нас и вручили мне эту награду.

Первым к нам прискакал на неосёдланной лошади разведчик одного из батальонов нашей бригады. Всадник скакал галопом, в бескозырке и распахнутом чёрном бушлате. Он скакал по полю и возбуждённо кричал: «Где 144-й, где 144- й?» Это номер нашего батальона. Ну а мы к нему бежим и охрипшими глотками кричим: «Мы… Мы 144-й!» Он прямо с лошади бросился к нам обниматься. Впервые за четверо суток наш боевой порядок нарушился – мы в бушлатах, в запёкшихся от крови повязках, с воспалённым глазами бежали навстречу разведчику.

Вслед за разведчиком на виллисе приехал комбриг Смирнов. Стал обнимать и целовать наши прокопчённые, грязные физиономии. У него по щеке катилась слеза. Осмотрев поле боя, немецкие трупы, сгоревшие танки, пропаханную снарядами землю, разорванные сорокапятки, он спросил: «Кто здесь командовал?» Комбат вызвал меня, я подбежал, хотел доложить, а он меня обнял и говорит: «Будешь Героем!» Обнял он меня одной рукой за плечи и… В-общем, он видел, что перед ним – молодой парень. Как я узнал позже, на следующий день он написал представление о присвоении мне этого высокого звания

А вообще Смирнов такой крепкий был командир, требовательный. Мог и по шее дать. Но после этого тот, кто получал от него по шее, долго хвастался: «Мне сам батя врезал».

Как выяснилось позже, мы отразили 18 атак, уничтожили три танка и сотни гитлеровцев. Всё это время авиация пехота и танки противника пытались столкнуть нас в реку, но не сумели. Кроме меня Звезду Героя вручили парторгу моей десантной группы старшему сержанту Варламу Алексеевичу Габлия, абхазцу. И третьим Звезду получил наводчик противотанкового ружья Николай Михайлович Почивалин. Я уже сказал, что мне дали шесть противотанковых ружей. Так вот пятеро погибли. Остался один, последний. Он подбил несколько танков. После войны Коля страшно болел. У него был туберкулёз тазобедренных костей. Жил он в Крыму. Мы с супругой бывали у него, как и у других моих солдат.

Кто вручал вам Звезду Героя?

Генерал-лейтенант Богаткин. Вызвали в штаб на Дворцовой площади. Пришёл. Доложил: «Лейтенант Ашик по вашему приказанию прибыл!» Он вышел, вручил мне эту коробочку и сказал: «Сынок, чтобы ваши подчинённые были такие же, как Вы! Идите!»

Как сложилась ваша жизнь после войны?

Сложилась так, что мы с Анастасией Михайловной уже 66 лет вместе прожили, 67-й год скоро пойдёт. В 1950 году мы поженились. Я после войны учился в Офицерской школе МВД. И там у меня был друг. А у друга была сестра. Вот я её разглядел и влюбился. И до сих пор люблю.

Я ведь собирался поступать в Морское училище. Не взяли. На собеседовании сказали: «Вы – лейтенант, и не можете стоять в одном строю с рядовыми!» Потом, когда разговор кончился, этот начальник говорит: «Понимаешь, я – твой командир. Ты – Герой Советского Союза, а я – нет. Не надо мне такого! Зачем мне подчинённый, Герой Советского Союза?»

У нас с супругой двое сыновей. Старший сын Владимир – подводник. Он совершил кругосветное плавание на подводной лодке, через весь Атлантический океан, через мыс Горн, через Тихий океан на Камчатку. Фактически кругосветное плавание. А младший сын Игорь у нас активный полярник. Получил медаль недавно за свои труды. Ныне – заместитель директора Арктического и Антарктического института по науке.

Михаил Владимирович, что вас вдохновило на то, что вы собрали все данные про своих бойцов?

Как-то хотелось рассказать правду. Узнать хотелось, в том числе потому, что вот в этих письмах написано многое такое, чего я и не знал. Что я вообще, как командир взвода, мог знать? Я почти ничего не знал. На совещаниях перед десантом я был всего один раз, когда командовал той десантной группой. Но до боя, за который мне вручили такую высокую награду, я десантными группами не командовал. А что такое командовать десантной группой, это вы уже поняли. Надо было разместить, перезнакомить, потренировать и т. д. И себя показать. Потому что командир должен вести себя так, чтобы солдаты мне верили.

Вы составили более 35 томов, посвящённых вашей бригаде. Можно попросить вас сказать несколько слов о ваших боевых товарищах?

Да, конечно, не только я их знаю, а и жена моя их всех знает. До самой их смерти я никогда не терял из виду своих командиров, своих товарищей и своих бойцов. Мы всю жизнь дружили, всю жизнь не теряли друг друга из вида, так и хоронили друг друга.

Мы помним их всех. Это тоже имеет вес, это очень ценно, что я знаю и помню всех моих товарищей, и моя супруга помнит всех моих товарищей. Мы пережили их гибель, их смерть. Кто-то погиб, например мой командир разбился на автомобиле. А в Будапеште ему ногу оторвало. А сейчас наши дети дружат друг с другом, общаются. И вот их дети нас посещают. Встречаются с моими детьми. Они были знакомы ещё маленькими. А сейчас им под шестьдесят. И он друзья до сих пор. Так что вот это всё благодаря моей супруге.

Как вы отнеслись к развалу СССР?

Особо не скажу, что плакал об этом, но я не был сторонником такого хода событий.

Михаил Владимирович, скажите, пожалуйста, что бы вы хотели пожелать нашей молодёжи?

Ваше пожелание, наставление для будущих поколений? Это трудно сказать. Сегодняшняя молодёжь – это совсем другая молодёжь. Люди по другому мыслящие, по другому знающие. И мне давать советы просто не хочется, потому что любой мой совет Вам будет… будет не в точку. Но единственное, что я хочу вам сказать – будьте сами собой. Верьте в себя, в свои силы, никогда не опускайте руки. Чтобы не случилось. Вот что я бы хотел вам посоветовать. Будьте мужественны, а девочки будьте женственны. Будьте всегда со своей Родиной, со своими друзьями.

Из наградных листов:

орден Красной Звезды (17.10.1944; представлялся к ордену Отечественной войны II степени)

22 августа 1944 года при форсировании Днестровского лимана и преследовании противника к деревне Андреевка, под умелым водительством его подразделение уничтожило 15 солдат и офицеров, захвачено 2 миномёта 82-мм, 4 миномёта ротных, 1 противотанковая пушка и более 100 шт. снарядов. Сам лично уничтожил 5 немцев. За проявленные мужество и отвагу достоин правительственной награды – ордена Отечественной войны 2-й степени.

орден Богдана Хмельницкого III степени (11.02.1945; представлялся к ордену Отечественной войны II степени)

6 и 7 декабря 1944 года, при форсировании реки Дунай, одним из первых со своим взводом высадился на правый берег, стремительно ворвался в деревню Дунапентели. Преследуя врага по пятам, первый завязал бой и умелым командованием отразил три контратаки пехоты и конницы противника, его взвод уничтожил 1 пулемётную и 1 миномётную точки противника, 4 снайпера и 15 гитлеровцев, обеспечил продвижение стрелковых подразделений. За проявленные мужество и отвагу достоин правительственной награды – ордена Отечественной войны 2-й степени.

медаль «За отвагу» (06.03.1945)

11 февраля 1945 года, при окончании ликвидации Будапештской группировки, под сильным огнём противника со своим взводом смело ворвался в здание, занимаемое противником. Его взвод уничтожил 13 и взял в плен 23 гитлеровца, сам лично уничтожил двух гитлеровцев, обеспечил продвижение стрелкового подразделения.

Герой Советского Союза с вручением ордена Ленина (15.05.1946)

В ночь с 19 на 20 марта 1945 года по получении задачи со своим взводом погрузился на катера Дунайской флотилии в Вишеград, прошёл по Дунаю 45 км, прорвался через линию обороны противника и на протяжении 18 км по Дунаю его взвод находился под сильным обстрелом противника. При высадке на вражеский берег северо-западнее 2 км деревни Тат его взвод под его командованием смело быстро и бесшумно произвёл высадку, овладел вражеским берегом, стремительно двинулся вперёд, оседлал шоссейную и железную дороги Эстергом – Комарно и преградил путь отходящему противнику Эстергомской группировки. Западнее отметки III 700 метров занял оборону на левом фланге от Дуная фронтом к деревне Тат, находясь в тылу у противника в течение четырёх суток, его взвод, воодушевлённый его подвигами, бесстрашием и ненавистью к врагу, находясь на главном ударе противника, отразил 18 контратак пехоты и танков противника, уничтожил три танка, две самоходных пушки и 260 гитлеровцев. Стойкой обороной парализовал и измотал силы противника обеспечив своим войскам овладение городом Эстергом и соединился со своим подразделением. Сам лично при отражении контратак противника всегда находился впереди, воодушевляя бойцов на подвиги, уничтожил 5 гитлеровцев. За проявленные мужество и отвагу достоин правительственной награды – звания Герой Советского Союза.