Волошин Алексей Прохорович
(13.02.1920 — 24.06.2020)
Алексей Прохорович Волошин (родился 13 февраля 1920 года в Тамбовской губернии — умер 24 июня 2020 года в Балашихе) – Герой Советского Союза (Золотая Звезда № 2429, Указ от 16.10.1943). В армии с июля 1941 года. В феврале 1942 года окончил Одесское артиллерийское училище. Участник Великой Отечественной войны с февраля 1942 года в должностях: командира огневого взвода 54-го гаубичного артиллерийского полка РВГК, командира взвода управления батареи 1104-го пушечного артиллерийского полка, командира штабной артиллерийской батареи 10-й стрелковой дивизии внутренних войск НКВД, командира артиллерийской батареи и начальника артиллерии 271-го стрелкового полка, начальника артиллерии 292-го стрелкового полка. Воевал на Юго-Западном, Центральном, Воронежском и 1-м Украинском фронтах. Участвовал в Сталинградской битве, Курской битве, освобождении Левобережной Украины, битве за Днепр, освобождении Правобережной Украины. Участник Парада Победы. В 1949 году окончил Артиллерийскую академию имени Ф. Э. Дзержинского, в 1950 году – Высшие академические курсы офицеров разведки Генштаба ВС СССР. Служил в Главном разведывательном управлении Генштаба ВС СССР. В 1975 году уволен в запас. Полковник в отставке. Жил в Москве. Умер 24 июня 2020 года в госпитале Отдельной дивизии оперативного назначения в городе Балашиха. Являлся обладателем воинской награды США «Серебряная звезда». Похоронен на Троекуровском кладбище Москвы.
Алексей Прохорович, расскажите, пожалуйста, про ваши предвоенные годы?
Я родился 13 февраля 1920 года под Тамбовом. Родители мои были крестьяне. Когда случилось Тамбовское восстание, мои родители бежали к маминым родным в Каневский район, на Украину. Родителей звали Прохор Ерёмович, он был ветеран Империалистической войны, 1896 года рождения, маму – Ульяна Митрофановна, 1898 года рождения.
Вы пережили голод в начале 1930-х годов?
Довоенные годы запомнились очень тяжёлыми. Мы жили на Украине, в селе Синявка. В 1932–1933 годах была страшная голодовка. Мне запомнился такой эпизод. В 1933 году мама приготовила нам блины из пшеницы, которую сама выращивала на огороде и молола в муку. И вот протягивает она их нам, а нас было пятеро детей, я вторым был. Всего у родителей было семеро, но двое умерли. И у мамы слёзы от радости, что мы впятером выжили и едим. Пшено варили, как суп. Выпьешь воду, а пшено положишь в карман и грызёшь весь день. Я в школу шёл семь километров, нужно было что-то жевать.
Как для вас началась война?
Когда я окончил десять классов в 1938 году, то захотел стать военным и попробовал поступить в Севастопольское военно-морское училище. Экзамены я сдал, а медкомиссию не прошёл. И поступил я тогда в Одесский институт водного транспорта, переехал в Одессу.
Когда началась война, я учился на третьем курсе Одесского института морского транспорта. Я не раз подчёркиваю, когда рассказываю о войне, что высшее образование молодым ребятам очень важно. То, что я получил часть знаний, помогло мне в годы войны. Перед войной были стипендии: на первом курсе – 90 рублей, на втором – 100, на третьем – 110. Но в 1939 году стипендии отменили, и летом мы подрабатывали в Молдавии, боролись с мошкарой и вредителями на полях. 22 июня вдруг нам объявляют, что будет выступление Молотова. Слушаем большой рупор и узнаём, что началась война. И я говорю своим ребятам: «Ребята, поехали в институт, война началась! Ехать надо, может, мы им поможем!» Мы вернулись в Одессу. И вот 3 июля выступает Сталин, он очень волновался, это было слышно по голосу, призывает, что война будет тяжёлой, но победа всё равно будет за нами. Я говорю ребятам: «Пошли в военкомат». Четвёртого июля мы пришли в военкомат. Нас спрашивают: «Какие специальности?» «Ну так, три курса института, умеем стрелять, бросать гранаты, бегать, имеем значки ГТО, в том числе Ворошиловский стрелок». Военком говорит: «Э-э не-е… Этого мало. Много ещё чего вам знать надо».
И отправляют нас не на фронт, а в Одесское артиллерийское училище. Обучение было трёхлетним на звание лейтенанта, а нас подготовили за шесть месяцев. Каждый день по 14 часов занятий с утра до вечера. Вскоре объявили эвакуацию, говорят: «На восток поедем!» И пошли мы сначала пешком из Одессы до Николаева, два дня по 50 километров в день пешком, а потом – в вагоны. И поехали поездом через Запорожье, Донбасс, Ростов-на-Дону. А южнее Ростова пересадили нас в другие эшелоны – и в Сибирь. Пока мы ехали, мы видели, как на запад едут и идут наши войска, а с запада каждый день по два – три поезда с ранеными. Тяжело было на это смотреть.
Приехали мы в Свердловск, а оттуда – в Сухой Лог. Там мы и продолжили наше обучение. Изучали нашу советскую артиллерийскую систему и тактику. Войска идут на запад, а мы сидим на месте, ждём. Всей душой все стремятся на фронт. Наконец прошло шесть месяцев обучения. 5 февраля 1942 года пришёл приказ выпустить курсантов. Присвоили нам звания лейтенантов, и отправили на запад. Ну, наконец-то, дождались…
Отправили меня на Юго-Западный фронт. Попал командиром огневого взвода в 54-й тяжёлый артиллерийский гаубичный полк РГК. А там у пушек снарядов вообще нет! Снаряд весил 100 килограммов, его делали только в Ленинграде и Киеве. А Киев взят, Ленинград в блокаде. 13 марта 1942 года я был ранен во время артналёта, и отправили меня в Сталинград.
Попал я во взвод управления батареи 1104-го артиллерийского полка 62-й армии. Сначала, как вы знаете, бои были на Дону. 6-я немецкая армия двигалась в наступлении на город через Донские степи. У нас были 152-мм гаубицы. Мы приняли первые бои. Меня назначили командиром батареи. Вскоре я подбил свой первый танк. Снарядов почти не было. Я увидел, что немцы идут, попросил у командира четыре снаряда. Рассчитал траекторию, и мы бахнули. Танк загорелся. Оказалось, это был первый в полку подбитый танк. Комполка майор Цыганков обрадовался, меня к себе позвал, отвёз к полковнику Янчинскому, который был начальником штаба артиллерии 64-й армии рассказать про мой танк. Командиры даже выпили за это, а меня не позвали.
Потом отступали до Сталинграда, через Дон плыли. Пушку на паромчике, а мы – вплавь. Приказали нам ломать тын, на него складывать вещи и плыть. А если кто тонул, то таких запретили спасать, мол, утащит на дно. Я тогда договорился, что если легко ранят, то меня потащат, а если тяжело, то бросят тонуть. Ну, мне повезло – я переправился. Перебросили нас под станцию Абганерово в 64-ю армию. Там я впервые увидел Василия Ивановича Чуйкова, тогда генерал-лейтенанта. Он объезжал и ловил отступающих из 57-й армии Толбухина и пополнял ими 64-ю армию. От Котельниково стали наступать немцы, танковая дивизия. А у нас танков почти нет, и с пехотой беда. У немцев в разы больше людей и техники.
В 64-й армии была 6-я танковая бригада, по штату положено на армию одну бригаду танков. А мы шутили: шестая бригада – где шесть танков. У немцев в дивизиях по 15 тысяч человек или даже 20 тысяч. А у нас еле-еле 4–6 тысяч. И 64-я армия с боями стала отступать к Сталинграду. Прошли Тингуту, Тундутово, вошли в Бекетовку. Немцы стали окружать армию, осталась горловина возле Тингуты. Чтобы её закрыть, немцам не хватало пополнения. Я наблюдал, как в сторону Бекетовки идут три колонны. Первая – танки, вторая – тягачи с пушками и машины с пехотой. Причём, идут нагло, как на параде. Костры себе делают, едят, веселятся. И у меня обида, что по этим сволочам ударить не могу. Майор Цыганков говорит: «Если потерям пушки, нас расстреляют». Ну, мы в итоге наблюдали за немцами и нашли выход: обошли их – и в Бекетовку. Закрепились там. Полковник Янчинский посылает Цыганкова в 10-ю дивизию НКВД стать начальником артиллерии. А там пять стрелковых полков. Ну, Цыганков берёт меня и ещё пару командиров батарей. По пути одного потеряли. И вот, в начале августа мы, артиллеристы – два офицера и комполка, прибыли в штаб дивизии. 10-й дивизии придали разрозненные части, остатки двух потрёпанных дивизий, человек по 500 в каждой, военно-политическое училище (400–500 человек). Командиром дивизии был полковник Сараев. Дивизия была хорошо по тому времени укомплектована. Чуйков потом называл 10-ю дивизию НКВД первой защитницей города.
Было очень тяжело, особенно до того, пока Чуйков не взял под командование 62-ю армию, и в город не переправилась 13-я гвардейская дивизия Родимцева. А нашу дивизию НКВД бросали на подкрепление на самые тяжёлые участки. У немцев превосходство и в пехоте, и в технике и в авиации. Они были уверены, что возьмут город. 23 августа вместе со страшной бомбардировкой города, они прорвались в районе хутора Вертячий и вышли на север города, где их и встретили 282-й полк 10-й дивизии НКВД, учебный танковый батальон СТЗ, а также зенитный полк. Тогда подбили 70 немецких танков. Но немцы всё прибывали.
Как обстояло дело с питанием в те тяжёлые дни?
В Донских степях, на подножном корме были. Как в фильме «Они сражались за Родину», где бегал Шукшин доставал еду. На всю батарею у нас было несколько селёдок и полмешка манной каши. Весной 1943 года мясо было, коров и телят резали. А соли нет. Помню, мы с командиром батареи пришли к командиру батальона. Он нам мясо даёт. Оказалось, конина. Командир батареи как узнал, что это конина, его вырвало. До войны считалось, что конина – это плохое мясо. Когда наш комиссар уехал на курсы, я попросил, чтобы он соли прислал. Он присылает крупный помол, такой деликатес. Вы не представляете, что такое соль! Честно говоря, хлеб просили у крестьян и в 1942, и в 1943 годах.
Вы обороняли Сталинград, прошли страшные бои и пережили бомбардировку города? В каких районах города лично вы сражались?
Когда прибыли в Сталинград, назначили меня командиром батареи полковых пушек в 271-й стрелковый полк 10-й дивизии НКВД. Стали везде копать окопы, ячейки, укреплять оборону. Подготовились мы хорошо. Пушки у нас 76-миллиметровые были. И когда немцы подошли ближе к городу, начали бомбить, особенно страшен был первый налёт 23 августа 1942 года, когда немецкая армада делала в день по несколько налётов и разрушила Сталинград. Улицы города лежали в руинах, целые стены перекрывали улицы. Здания в городе были невысокими, много двух-трёхэтажных домиков.
Но что характерно – немцы своими бомбёжками сами себе помешали. Танки не смогли пройти по разрушенным домам. Все улицы завалены, движение перекрыто. Бомбили тогда через каждые 2–3 часа, по 100 самолётов летало. Когда уличные бои пошли, ещё хуже стало. Но немцы стали медленнее продвигаться.
За каждой руиной, за каждой стеной было отделение, а то и взвод пехоты. И мы, и немцы. Все выскакивали, сражались и – в свои окопы. А там и артиллерийский обстрел, мины 82-миллиметровые. У каждого взвода были свои миномёты, старались отсекать и уничтожать пехоту. Вот такая борьба шла. Но всё-таки у них подкрепление идёт, а у нас через Волгу – только кто при переправе уцелеет. Солдаты прибывали малообученные. У меня, например, были солдаты, которые даже пушек не видели. Я таких солдат в пехоту отправлял, а у себя в батарее держал только крепких обученных бойцов. В батарее – два огневых взвода, взвод боепитания и взвод управления. 70–80 человек всего.
В то время говорили, что солдат в уличных боях живёт одни сутки, командир отделения – три дня, командир взвода – тоже недолго. Потому что постоянно прорывы, нас бросают туда, люди из строя выходят. Был случай, когда и командир дивизиона был ранен, и начальник штаба.
В чём особенность уличных боёв?
Когда начались уличные бои, нас бросали на участки, где были немецкие прорывы. И вот в одном месте, где речушка Царица пересекает город пополам, случился прорыв. Где-то числа 10 сентября. Нас отправляют к Царице. А у нас командиры меняются чуть ли не каждый день. Командир батальона, старший лейтенант, стал командиром полка. Говорит мне: «Волошин, что твои артиллеристы болтаются? Сколько у тебя бойцов?» Я говорю: «16 человек». «Так возьми, собери их и в атаку!» «Как же в атаку, у меня батарея осталась 16 человек!» А изначально батарея из четырёх взводов состояла, 78 человек было. Командир отвечает: «А-а-а… Это у тебя ещё много людей осталось, почти столько же, сколько у меня в полку!» А у него в полку человек 30 осталось. «Вот по этой лощинке просочились немцы, их нужно выбить оттуда атакой. Ты со своими артиллеристами давай атакуй справа, а капитан Романенко, у него 15 человек осталось в роте, слева пойдёт. И выбейте немцев! Давай туда иди!»
Там окраина рубежа была, какие-то сарайчики, домики двухэтажные. Ну, мы штыки примкнули – и в атаку. Это первая штыковая атака в моей жизни была. Винтовки Мосина длиной 1,5 метра, со штыком – 2 метра. Бойцы спрашивают: «Да как же мы выбьем их?» «А так – выскочим с винтовками и криками ура, добежим до тех сарайчиков и обратно!»
Комиссар нам говорил: «Бежать будете, кричите, чтобы себя подбодрить «Ура! За Родину, за Сталина!» А солдаты ругались мать-перемать, но это тоже солдатский язык такой, чтобы себя подбодрить. В то время комиссары кричали: «За Родину, за Сталина!», но в бою ты кричишь: «Вперёд, за Родину, мать-перемать!!!» и с матом.
Ну вот, пошли мы в атаку со штыками наперевес, а немцы хватились и побежали, и мы за ними. Я помню, у нас у всех такие зверские лица были, и у немцев перепуганные. Немцы не ожидали штыковой атаки. Конечно, перепугались. Бои штыковые – это страшное дело, когда друг на друга. И потом, я ж в том бою пырнул два раза в живот немца, ты бы видел, какие у него глаза были! И ты бежишь, машешь винтовкой. Вокруг крики: «Где командир? Где командир?!» Нас было 16 человек всего, а после боя осталось восемь. И вот, как мы добежали до тех сарайчиков, я вспомнил, что мне приказали дальше не идти.
Кричу: «Стой! Назад, стой, стой, стой! Назад! Молодцы!» Выбили их с этой лощинки. Царица – речушка небольшая, там ручейков много. Командир батальона нам приказал, чтобы мы подбирали раненых. А перед началом боя договаривались, чтобы два – три человека будут выносить раненых. Ну вот, мы подтащили всех, кого вид — но было на поле боя. В общем, похвалили нас. Вот такая атака была, как говорится, не дай Бог. А вообще часто так было: соберут где-то кучку людей – вот там надо ситуацию выправить, вот там надо участок занять.
В Сталинграде всегда во время бомбёжек и обстрелов старались найти ямку, чтобы спастись. В буквальном смысле продавить асфальт своим телом. Вот думаешь, что, если есть щёлочка, спасёшься, поэтому везде старались вырыть себе щель. Вот я и вырыл на метр глубиной. Я всегда своим солдатам говорил: «Главное – зарой голову поглубже, осколок прилетит в задницу – не страшно, до свадьбы заживёт, а вот голову – отсечёт!»
В нашей обороне уже окопы, а кто – за сеном, кто – за руинами, плюс ещё и разрушенные дома, это всё создавало препятствия немцам, перегораживало им путь. Люди гибнут от пуль, от осколков, а сверху бомбят каждый день по три – четыре налёта. Они хотели этими бомбёжками и налётами нашу оборону дезорганизовать. Вот и 23 августа они хотели нашу оборону и всё население города деморализовать и уничтожить, потому что всё население в городе было, и беженцы тоже. Немцы это знали и специально их бомбили.
Во дворах – ямы, как траншеи. Помню, командир полка пришёл наблюдать, я говорю ему: «Давай в щель!» «Нет, нет». Он постоял тут, и через некоторое время ранило его. В Сталинграде я хорошо научился и дальше, когда воевал, применял это: первым делом считал выкопать щель для солдата, чтобы он целый был. И заставлял солдат, чтобы копали себе хотя бы метр земли с той стороны, которая к немцам была, хоть какую-то выемку, голову туда сунуть.
Самые страшные впечатления на войне я получил в Сталинграде. У немцев – подавляющее преимущество. Их самолёты буквально по головам ходили, сплошная бомбёжка. А нашей авиации нет, зенитная артиллерия на прямой наводке вся погибла. Поэтому и вжимаешься в землю, ищешь какую-нибудь ямку, хочешь продавить её грудью.
И вот недалеко от меня 13 сентября разорвался снаряд. Бомбы были 50-килограммовые. Самолёты низко летали, повернётся «Юнкерс» крылом и бросает бомбу. Меня ранило выше колена в бедро, всю ногу кровью залило. Тащили меня солдаты и говорят: «Наш командир получил счастливое ранение». Лежу, пришёл в себя, вижу – меня перетащили в соседний дом, в подвал, где семья была, десять человек. Мы до этого момента уже познакомились с семьёй в этом доме, хлебом с ней делились, у них же дети. Семёновы фамилия их была, её звали Анна, а мужа не помню как. И вот женщины вокруг меня и кричат: «Врача, врача! Наш лейтенантик пришёл в себя, ранен!» Женщины ревут как по команде, а тут девочка маленькая говорит: «У него вся нога кровью залита». Сняла с шеи платочек головной, разорвали мне галифе и сделала мне перевязку выше колена. Помню её, чёрненькая вся. Я спросил: «Как тебя звать?» «Тамара! Меня ещё в школе научили это делать». И я хотел бы подчеркнуть, что девочка в 12 лет уже умела перевязывать рану и кровотечение. И училась она этому в школе. Я после войны пытался её разыскать, но не вышло. Как найти-то, дом-то разрушен был. Помню, что отец Иван Семёнов, мать Мария и девочка. Узнал лишь, что они живы остались, их на понтонах на левый берег Волги переправили. Но я их не смог найти.
А потом меня перетащили к нашему КП и говорят: «Сейчас оттащим тебя на переправу севернее Царицы». Возле реки были овраги, вот меня по ним – на переправу. Полк занимал участок размером километр. КП дивизии тут же стояло, и машина шла к Волге с ранеными. ГАЗ АА. В полку было две таких машины. На пристани буксир небольшой и платформа, понтон метров 10, наверное, длиной, и шириной 3–4 метра. Перевезли нас на другой берег.
Сначала нас всех вытащили из машины и разложили на старой соломе. Мне казалось, что нас много было, сотни две – три и многие кричали. Смотрят, у меня нога вся в крови, разрезали ту перевязку, наложили свежую. Говорят: «Ну, повезло, лейтенант, кровью не истёк. Но возможна гангрена, наверное, в госпитале тебе ногу отрежут!» А я говорю: «Я не дам!» Ну, вот врач пришёл, смотрит на раненых и говорит: «Этого не нужно, ему уже всё равно!» На меня посмотрел, говорит: «Сестра, приготовь стол, будем этого оперировать».
Когда операцию стали делать, я спросил: «Почему мне сказали что ранение счастливое?» Врач ответил: «Потому что второй раз вы ко мне уже не попадёте. Или навечно останетесь тут или куда-то поедете». Я спрашиваю врача: что он будет делать? Он говорит: «Давай отрежем тебе ногу, лейтенант! Будешь жить! Больше не фронт не попадёшь. Есть у нас заготовки, сделаем тебе деревянную ногу, и вылечим. Будешь жив!» Я говорю: «Нет, не дам резать, я без ноги жить не буду! У меня пистолет в кобуре сбоку. Я застрелюсь и вас застрелю, если вы мне отрежете ногу!» «Ну, тогда держись, лейтенант».
После войны, когда я одному корреспонденту этот случай рассказывал, он говорит: «Вы сказали, сначала себя застрелите, потом его. Наверное, он испугался, что вы с того света до него доберётесь!»
Врач увидел – рана большая, осколок размером с две лампочки. Чуть выше бы попал, там бы все кишки разворотило. Мне повезло, что осколок книгу пробил, которая у меня с собой была. Начали операцию делать, без наркоза. Врач говорит: «Я пока буду операцию делать, ты что-нибудь мне говори». Я спрашиваю: «А можно я буду стихи вам читать?»
А у нас школа украинская была, много на русском я стал читать уже в институте. У нас преподаватель русского языка в Одессе говорил нам: читайте Пушкина, Лермонтова, чтобы язык хорошо знали. Русский язык и литературу нам три года преподавали. В общем стал читать Пушкина «Евгений Онегин», его знал почти на память:
Я жил тогда в Одессе пыльной…
Там долго ясны небеса,
Там хлопотливо торг обильный
Свои подъемлет паруса;
Там всё Европой дышит, веет,
Всё блещет югом и пестреет
Разнообразностью живой.
Язык Италии златой
Звучит по улице весёлой,
Где ходит гордый славянин,
Француз, испанец, армянин,
И грек, и молдаван тяжёлый,
И сын египетской земли.
Финал гремит; пустеет зала;
Шумя, торопится разъезд;
Толпа на площадь побежала
При блеске фонарей и звезд,
Сыны Авзонии счастливой
Слегка поют мотив игривый,
Его невольно затвердив,
А мы ревём речитатив.
Но поздно. Тихо спит Одесса;
И бездыханна и тепла
Немая ночь. Луна взошла,
Прозрачно-лёгкая завеса
Объемлет небо. Всё молчит;
Лишь море Чёрное шумит…
Гроза двенадцатого года
Настала – кто тут нам помог?
Остервенение народа,
Барклай, зима иль русский Бог?
Но Бог помог – стал ропот ниже,
И скоро силою вещей
Мы оказалися в Париже,
А русский царь главой царей!
Всё это я ему наизусть прочитал. Он говорит: «Молодец, хорошо. А то я подумал, что если ты молчать будешь, то непонятно – живой ты или помер? Хорошо читаешь, бодро». Я ему ещё говорю: «Дойдём и мы до Берлина!» А мне помогло это, ведь без наркоза оперировали. Ну, и я всё же потерял сознание. Потом всю ногу замотали, и отправили в медсанбат. Пришёл в себя, а там солдаты кричат. Особенно одна женщина раненая кричала. Наверное, санинструктор. «А-а-а-а, а-а-а-а!» Рядом со мной солдат кричит ей: «Мать, замолчи!» Я говорю ему: «Она же тяжелораненая, не может терпеть, вот и кричит». Оказалось, в попку ранили её, прошибли очередью. Я, чтобы его отвлечь, говорю: «Кто ты, солдат?» А он говорит: «Старшина второй статьи». А я понимаю, что это соответствует сержанту. А он так ещё отрапортовал, словно он капитан второго ранга.
Когда вы снова вернулись на фронт?
Отсюда нас повезли в Саратов, где формировались эшелоны раненых. Их увозили в Сибирь, сначала в Новосибирск, а оттуда – в города Ачинск, Томск и Омск. Я попал в Томский госпиталь.
Помню, как мы в санитарном поезде из Саратова в Новосибирск отправлялись. Раненых полно, весь эшелон. Кто без рук, кто без ног, мы называли эти вагоны стелячими. Потому что в вагоне посередине настил и полно солдатских постелей, матрасов и простыней внизу и вверху. В грузовом вагоне, в котором я ехал, наверху было окошко. Я возле него лёг. Тут один солдат, раненный в ноги, говорит: «Лейтенант, пусти меня подышать, я весь мокрый, устал уже здесь. Пусти к окошечку свежим воздухом подышать». Я говорю: «Давай! А ты сможешь?» А у него обе ноги перемотаны. Он говорит: «Да!» «Ну лезь тогда через меня». Я раз-два перевернулся, а он пролез к окну. «Ох, как же хорошо дышится!» А через несколько часов начался обстрел, немцы эшелоны бомбили с ранеными. Им плевать было на кресты, на правила, всё это не соблюдалось. И они давай пулемётами и бомбами нас атаковать. И вдруг мой сосед вскрикнул «Ай!» Я говорю: «Что такое?» Смотрю, а он голову уронил. Оказалось, в это самое окошко влетел осколок и прямо ему в грудь. И он погиб. Так и ехал с ним, мёртвым, рядом до следующей станции, пока его не вытащили. И я снова на это место лёг, нас за Уралом перестали бомбить.
В госпитале три месяца пролежал. Скукота, и кормили плохо. Только кино показывали, правда, одно и то же – «Чапаев» и «Светлый путь». Выписали меня 17 января. Я поехал в Новосибирск, помню, замёрз, вагоны были тогда деревянные, тонкие, почти фанера. Примерно 27 миллиметров доски. И вот я всю дорогу танцевал, чтобы согреться.
Приехал в Новосибирск, прихожу в военкомат, а там уже пришла телеграмма из госпиталя: «Отправьте лейтенанта Волошина в Челябинск». Оказалось, 10-я дивизия НКВД стала 181-й стрелковой дивизией, и подполковник Цыганков стал начальником артиллерии этой дивизии. Он и отправил телеграмму. Иду на вокзал, говорю: «Дайте мне билет!» «Куда тебе, лейтенант! Здесь вон старшие офицеры, майоры не могут уехать, а ты куда?» Три дня я приезжал на станцию, билет ждал. Нету! Наконец, я решил, что лучше на перекладных доехать. Подсаживался на перронах с одной станции на другую, и так доехал до Челябинска, а оттуда на машинах – до деревни, где находилась воинская часть. Прибыл, командир пока обрадовался: «Молодец, что сумел вовремя приехать». В части было переобучение на другие пушки, в том числе гаубицы. Из остатков офицерского состава и полученного пополнения переформировывался полк. Кстати, на севере Челябинской области даже была деревня Волошино, такие дела. Потом оказалось, что и в Ростовской области такая деревня есть. Много нас Волошиных…
Я хорошо запомнил одну фамилию – старший лейтенант Абрамов, он меня учил стрелять. Я в училище изучил корпусную артиллерию, а тут гаубицы были. Ну и стрельба противотанковыми снарядами, шрапнель, картечь. Он меня всему научил.
После обучения отправились мы на Москву, а оттуда повернули нас на Елец. Приехали мы в конце февраля на фронт. Сосредоточили нас в Ельце, оттуда перебросили нас под Севск, т. к. там прорывались немцы и оборонялся там кавалерийский корпус. Оказалось, что он в окружении. Получили мы пушки 76-миллиметровые. А лошадей нет совсем, по две – на орудие, а надо четыре. Пришлось самим солдатам впрягаться и тащить орудия. На дорогах всё занесло, местные помогают, чистят. Прибыл командующий Центральным фронтом Рокоссовский, генерал-полковник. Едет на машине, остановился и говорит: «Где командир?» Я подбежал, доложил. «Почему не движетесь? Выдвигаться надо! Там наши солдаты кровью обливаются, а вы здесь околачиваетесь!» Я говорю: «Лошадей нет». «Лошадей заберите в колхозах, в деревнях!» На следующий день пришёл соответствующий приказ. Разбили нас на команды и отправили в деревни. Смотришь порой, а там одни тощие или больные лошади. Колхозники и их председатели со слезами говорят: «Ну нельзя забирать». В одном колхозе – три лошади, одна хромая. Говорим: «Заберём две лошади». А у председателя – слёзы. А приходилось забирать! А что делать? Давали расписки, что лошадей возвратим. Собрали по миру по лошадке на батарею. А вообще полагались машины ЗиС-5, 10 штук должны были давать нам на батарею. Идём мы туда вдоль железной дороги, а справа и слева лошади распухшие, замёрзшие. И ребята убитые, кавалеристы. И лошадки, кто выжил, ходят-бродят вокруг наших ребят, жалобно ржут. Снимать сёдла с них стали, сапоги из них делали.
Ну вот, под Севском заняли оборону. Сидим в обороне, один раз сходили в разведку боем. Вскоре от вшивости пошёл тиф в полку. Холодно, половина людей из строя вышло. В домах спят в несколько рядов, чтобы согреться как-то. В марте я заболел и до мая пролежал в госпитале.
А в мае нас вывели в резерв. На Курской дуге мы разместились на северном фасе. Здесь находилось где-то пять армий. Помню, 13-я армия Пухова, 56-я армия Батова, 70-я Галанина, 60-я армия Черняховского, 43-я армия Романенко. Нас вывели в тылы 13-й армии. Приказ был окопаться в обороне. Высадились мы у хутора в 10 километрах левее Понырей. На рубеже Поныри – Кромы готовился немецкий прорыв. Ну и нашу дивизию туда как самую боевую и знаменитую бросили заткнуть эту дыру. И туда прибыла 60-я армия, тоже разместилась. Я там видел генерала Черняховского, когда он приезжал в дивизию. Молодой, высокого роста, красавец. Весь июнь по разным позициям перебрасывали нас. Сюда переправили со всех участков дивизии полковые пушки, войсковую артиллерию, так называемые «трёхдюймовки». Ездим, подбираем место, где расположить артиллерию, т.к. уже было сообщение, что немцы начнут наступление на Курской дуге. Наконец, расположились мы в районе Кромы – Поныри. Это узел шоссейной и железной дороги. Машины ЗиЛ, на них пушка и солдаты размещаются, лошади помогают. И от Севска маршем до Понырей. Разгрузились и разместились мы. Разведчики наши уже захватили немецких пленных, да и перебежчиков хватало. Многие немцы сдавались к нам в плен, чтобы в живых остаться. Наступление готовилось пятого числа, мы выжидали их. Пятого числа рассвело, и пошла атака. Сначала бомбардировка, а потом немцы в наступление пошли. Но в итоге до нас немцы не дошли.
А 12 июля мы сами пошли в наступление. Я должен был огнём своей батареи поддержать батальон, он завяз в бою, пройдя три километра. Стали догонять их, переправились через ручеёк в лощинке, поднимаемся на бугор. И тут я вижу – два немецких танка на нас идут. Я приказываю: «Не стрелять! Ждать, когда они подойдут!» Мы успели развернуть и замаскировать орудия. И вот, идут танки, уже метров 200 осталось. Я командую: «Стрелять только в бок, наводкой!» И мы сожгли эти танки. Я решил, что бой окончен, танки горят, дымят. «Всё нормально, давайте дальше продвинемся». Пушки подцепили, идём дальше на бугорок. Вышли из перелеска и тут же попали в засаду. Немецкий танк одним выстрелом разбил первую пушку. Я только смотрю – разлетелись в разные стороны ноги и руки солдат расчёта, трупы вверх тормашками лежат. Второму орудию снаряд разорвал передок. Я бросился к третьей пушке, чтобы её остановить. Кричу: «Стой!» А на фронте было полно всяких эпизодов, когда смерть мимо прошла. Танк целится в третью пушку, я бегу к ней. И тут меня один парень Володя Тимошенко, 1921 года рождения, женатый боец из Омска, спас. Прыгнул на меня и кричит: «Куда, лейтенант?» А я бегу, ну он мне подножку ставит, я падаю, он сверху: «Всё, товарищ старший лейтенант, не успеете!» Тут танк третью пушку разворотил. Я Тимошенко потом представил к медали «За отвагу». Четвёртая пушка не вышла на пригорок и осталась целой. Мы залегли, выждали немного и это одно орудие вытащили. Ну, решили, что этот танк надо подбить. Одного командира взвода убило, а я второму приказываю с двумя орудиями обойти танк. Вечером в темноте мы обошли его и в ста метрах от него укрылись за бугорок. Танк вышел, пятится, мы его подбили. Загорелся, немцы выскочили, мы их расстреляли. Идём дальше, заняли оборону, окопались. Утром прибыл начальник артиллерии полка, посмотрел подбитые танки, похвалил: «Молодец, старший лейтенант! А сколько пушек потерял?» «Три. Одна повреждена, но не сильно». «Как три? Пойдёшь под суд!» «Так танк же в засаде был, мы его подбили потом». «А зачем ты туда лез? Кто тебя просил? Твоя задача была поддержать пехоту!» Тут меня спасло то, что приехал командир дивизии Сараев. Говорит: «Кто танки подбил? Где он? Молодец, сынок!». Целует, начальнику штаба говорит: к ордену Ленина представить. То есть мой начальник хотел под суд, а комдив орденом наградил. Но в итоге награду понизили за потерю пушек, видимо, и наградили орденом Красного Знамени. Затем на следующий день армейская дивизионная газета «За Родину!» писала: «Старший лейтенант Волошин, командир артиллерийской батареи, в бою подбил три танка. Берите пример со старшего лейтенанта Волошина, командира артиллерийской батареи, подбившего три немецких танка». В то время появилась песня: «Ты ждёшь, Лизавета, от друга привета». Мне понравилась она, и когда я на лошади ехал на марше, всегда напевал: «Улыбнись мне, встречая, был я храбрым в бою» и махал солдатам рукой, все подхватывали.
Ну вот, значит, наступление идёт: проходим Сумы, Кролевец, Бахмач, Борзну и через мелкие городишки – на Чернигов. К Чернигову мы подошли числа 18 сентября 1943 года. Думали, как обойти его, но никак. Город на правом берегу Десны, а левый низкий берег у нас. Переправы есть. Думали, что возьмём город сходу. После форсирования Десны заняли мы плацдарм, но оказалось, что город был хорошо укреплён. Разведка доложила, что в городе полно немецких танков, около ста. т. е. сходу не возьмёшь. Расположились на южных окраинах города. Наш полк слева, а справа – 92-й. 20 сентября вечером вызывают нас к командиру дивизии, генералу Сараеву. Он говорит: «Сегодня собрание было. Звонил Сталин, спрашивает командарма Пухова: «Почему вы никак не возьмёте Чернигов?» «Танков нет, огневой поддержки не хватает. Десяток танков на всю армию, разве это дело». А Сталин выслушал и, выдержав паузу, говорит: «Завтра Москва будет салютовать доблестным войскам по случаю взятия Чернигова!» И положил трубку. Пухов приказал готовиться к штурму. Собрал командиров дивизий и говорит: «Ну что делать будем? Если не возьмём город, вы знаете, что будет. Верховный наш строгий. Пошлют меня в какое-нибудь училище до конца войны, а вас под трибунал! Так что, командиры полков, думайте, как взять Чернигов!» Ну, один из них и говорит: «А давайте ночью штурмовать». Немцы не любили ночного боя.
Мы решили сделать из пополнения славян – русских, украинцев, белорусов – штурмовой батальон. Почему из славян? Нам пополнение прислали в районе Слуцка – из Средней Азии. Плохо они воевали: ранит одного бойца, так его десяток тащит. Так вот штурмовой батальон пойдёт первым, а остальные батальоны – за ним. Командиры отправили в штурмовой батальон самых обстрелянных солдат. И получилось три роты. Решили, что сначала на конной тяге довезём орудия, а потом подтянется артиллерия на колёсах. И потащила пехота руками до самых позиций немецких. И сапёры с нами. Стали ждать общего удара орудий полка. В час ночи началась атака. 122-миллиметровые гаубицы дали залпы, и мы двинулись вперёд с пехотой. Пехота тащит пушки и ящики со снарядами. В каждом ящике – по два снаряда. Продвинулись мы до стен города и вдоль улиц с криками «Ура! За Родину!» захватили первые участки и направились к центру. А там уже ещё один полк прорвался через улицы. И заняли мы город.
Я в ночном бою подбил 5 танков. Стреляли мы по вспышкам, подводили пушки на расстояние 10–15 метров. И когда мы штурмовали город, кто-то говорит: «Надо на самом высоком здании знамя водрузить. А где оно, знамя?» Стали искать знамя – не нашли. Я предложил: «Давайте у кого-нибудь из местных жителей попросим красное полотнище». И вот в одном из домов женщина дала нам красную рубашку. Я даю старшине её и говорю: «Повесь на здании обкома этот флаг». Он полез и зацепил его. Часа в четыре утра это было. А через несколько дней её заменили на флаг.
В шесть часов утра бой окончился – погнали немцев из города, километров на 5–7 за Чернигов отогнали. До села Коцюбинского. И вот в 10 часов утра в штабе полка мы слушаем приказ Верховного Главнокомандующего о взятии Чернигова, и что за взятие крупного административного центра 181-я стрелковая дивизия награждается орденом Красного Знамени. Наградили командиров орденами, солдат – медалями. Кроме нашей дивизии и полков, оказалось, что правый фланг обеспечивала кавалерийская дивизия, она тоже за взятие города была награждена. Меня хвалил комполка Леонид Петрович Дикий.
В общем, это было большой удачей. После Чернигова мы отправились на запад, стали форсировать Днепр. Вышли к реке, форсировали его в районе деревни Глядки. Такую реку без подручных средств тяжело форсировать. Сначала поставили пушку на плот, отплыли метров пять, но она перевернулась. Волны высотой полметра. Благо каждая пушка обмотана верёвками, за них взялись и вытащили. Даже если подплывёшь к берегу, то всё равно метров десять ещё через воду тащить. Вот на понтонах и буксирах перетащили наши пушки на другую сторону. Сразу был приказ начинать рыть окопы и укрепления делать. А потом я уже узнал, что у немцев был приказ держать Восточный вал, укреплять его железом и деревом. Даже шпалы были и рельсы, всё разрезано. В общем, за полчаса мы переправились, немцы попытались нас сбросить в воду, атаковала нас пехота и пять танков, но мы смогли подбить два танка. Нам, артиллеристам, приказано было закопать пушки в землю и ни шагу назад, никаких переправ, биться до последнего солдата, но удержать. Тогда пехота врага отошла, и стали бомбить нас. Ну, мы пошли, захватили плацдарм на четыре километра. Заняли село Колыбань. Там была насыпь железной дороги, её наши сапёры заминировали. Решили там сделать противотанковую оборону.
Я пошёл к командиру батальона узнать, какие там сообщения. Разведка донесла, что немцы готовятся к атаке. 13-я армия заняла этот плацдарм, а немцы решили сбросить 13-ю и 60-ю армии в Днепр. Пленные немцы сообщили, что из-под Киева пришли танки. Немцы бросили сюда две танковые дивизии. Мы приготовились к встрече немцев, выкатили пушки на открытые позиции, расставили орудия так, чтобы по одному танку сразу несколько орудий били и с разных направлений. Были готовы к атаке. 28 сентября утром немцы пошли в атаку. Я говорю: «Бить только в борт и в корму, по наводке. Увидел дым – переводи прицел на другой танк. В башню бить нельзя, там 160 миллиметров броня. Или если задом повернётся». Так и били танки.
И вот начался бой, появились танки. Затишье в тот день было всего на 3–4 часа. Первая атака была часов в шесть утра. Приказ был: «Не стрелять! Ждать, когда они подойдут». И вот идут танки, я командую: «Ждать!» И когда они близко подошли, я командую: «Стрелять только в бок, наводкой!» Подпустили поближе, тут два танка на минах подорвались, и мы подбили первые два танка, потом ещё три танка. Остальные танки развернулись. Бой тяжёлый был, пехота вражеская наступает, стреляют они по нам, авиация бьёт, «Юнкерсы-87» заваливаются на крыло и бомбят. Немцы тоже падают на землю. Я сам ползаю по полю от одного взвода к другому. Немцы стреляют из всего, бомбы, пулемёты. Я командую: «Передвинуть вперёд пушки, ждать следующей атаки». Передвинули танки, а там – сеновал, покошенная трава, копны сена. Разместились мы на другом месте, и мои солдаты сделали подкоп. Я командую: «Только щели, только щели». Пошла вторая атака. Часов в одиннадцать. Подползаю к одной пушке и командую: «Выбрось снаряд, я посмотрю. О, правильно! Ствол машине в бок направлен. Только в бок или в корму!» Снаряды уже были кумулятивные, как мы их называли «бронепрожигательные». Обычный бронебойный снаряд пробивает только 50– 60 миллиметров брони, а они больше 100 миллиметров пробьют. Конечно не у всех немецких танков броня толстая, у средних танков – 40 миллиметров. Но всё же лучше наверняка. Ползу, кричу: «Держать цели! Только пусть подойдут поближе, подпускать на 100–200 метров, 150 метров. Пулемётчики, отсекайте пехоту! Артиллеристы, в бок, бейте в бок!» Уже просто механически других слов не говорю, а только: «В бок! В бок! В бокбок-бок!» Прибегает ко мне солдат и кричит: «Лейтенант! Танки справа!» Второй эшелон идёт. Я приказываю: «Все в укрытие! Расчёты, выкатывайте пушки сюда!» Солдаты тоже боятся, справа и слева от пушки скопились, думают, что пушка их защитит. И подбили один танк, крики пошли: «Горит! Горит! Дым! Дым!» Потом – второй танк, затем – третий, четвёртый. И атака стихла, отбились и четыре танка подбили. Атака длилась час, я её запомню навсегда. Когда стало темнеть, снова пошла немецкая атака. Часов в пять. Тут немцы взяли левее, атаковали соседний 292-й полк. Командир полка дал приказ срочно туда четыре пушки мои перебросить. Мы выдвинулись к ним на помощь. Тем временем немцы уже прорвали оборону, КП уничтожили. Командир 292-го полка погиб. Плохо соседний полк подготовился к отражению танковой атаки. Мы развернулись на южной окраине села Колыбань и открыли огонь. Я опять от орудия к орудию перебегаю. Тут момент такой был. Забегаем мы с сержантом – парторгом батареи в лощинку, а там за сеном два немца с винтовками. Я автомат на них и очередью жахнул, они упали, а я продолжаю стрелять. В третьей атаке мы подбили ещё два танка.
После этого дня атаки стихли. В газетах пошли статьи. В нашей армейской дивизионной газете появилась обо мне статья, что старший лейтенант Волошин в бою 28 сентября подбил 11 танков, в том числе два «Тигра». Представили меня к званию Героя. Командир полка вызвал, поздравил. «Молодец!» – говорит мне полковник. Выпили с ним, он был любитель спиртного.
Вскоре отправляют меня и ещё несколько ребят, кто отличился, на комсомольскую конференцию по обмену опытом. Там спрашивают: как я смог в одном бою 11 танков подбить. Отвечаю: «Наверное, со страху. В каждого мы направили по две пушки, и я бегал туда-сюда, проверяя наводку, в ствол пушек заглядывал. И кричал: «Только в бок, только в корму, подпустить поближе, прицел наводить. Загорелся, на другой танк». А иначе бы погибли мы все там». В зале засмеялись. А там был командир батареи, он и говорит: «Подумаешь, подбил… Это немцы виноваты, что такое направление себе выбрали. Я бы тоже столько подбил». Ну, я когда сел на место, подумал, что зря я не сказал об эффективности ближнего боя. Когда у тебя есть выдержка подпустить наступающего врага на близкое расстояние и не стрелять заранее, тогда и результат будет. Ведь в соседнем полку тоже были толковые парни, но вблизи не умели воевать, на упреждение стреляли, вот и погибли. Надо знать, где и когда нужно стрелять на упреждение, а где проявить выдержку, чтобы бить вблизи и насмерть.
Были ли случаи на фронте, когда вам приходилось сдерживать солдат, чтобы не отступали?
Во время одного боя с танками был такой случай. Мы готовимся к отражению удара, и внезапно я вижу, что первого взвода на месте нет, бегут. Смотрю, идут артиллеристы, тащат пушку, а за ними – пехота. Я добежал до командира взвода, он из кавалеристов прибыл, говорю: «Куда удрал?» Оказалось, он позицию решил сменить самовольно. «Стой! Назад! Пристрелю». Пехота впрягается и метров 500 назад орудия тащат.
Вы упоминали, что подбили в ходе одного боя «Фердинанда»…
Да, в 1944 году в ходе одного из боёв я подбил «Фердинанда». Бой был под Ровно. После того боя с танками и конференции, мы наступали по Западной Украине дальше, прошли Овруч, Ровно, вышли к Луцку. А севернее Луцка есть деревня Рожище. Там немцы прорвали нашу оборону на том участке, где наши этого не ожидали. Местечко Киверцы. Нашу дивизию отправили на место прорыва, в том числе и нас, три батареи 76-миллиметровых пушек. Для усиления, чтобы выбить немцев с того места, которое они днём ранее заняли. У немцев там уже танки показались, да и этот «Фердинанд». Вызывают меня в штаб, я докладываю. Командир дивизиона говорит: «Где-то здесь у немцев уже есть самоходка «Фердинанд.» На бугре стоит, уже разбил нам сорокопятку и пулемёты бьёт». А это тяжёлая самоходная артиллерийская установка на базе «Тигра». Стреляет она прямыми выстрелами на расстояние больше двух километров, по высоте и траектории. Приказывают мне разместить моих артиллеристов вдоль переднего края пехоты.
Вскоре было принято решение штурмовать хуторок на возвышении. Командир дивизии решил нам для усиления придать британские лёгкие танки «Валентайн». Пушка 75 миллиметров, мотор на бензине. Приходит ко мне командир танкового батальона, капитан. Я ему говорю: «Смотри, у немцев на усилении «Фердинанд» есть!» «А чего мне «Фердинанд». Я их окружу и всё». «Чем же ты их окружишь?» «А у меня 15 танков». «Ты смотри, «Фердинанд» бьёт на два километра». «Да, ничего, я вот здесь слева пойду». Построил он свои танки в колонну и двинулся. Ну вот, началась атака. Я наблюдаю – у него только две – три машины пошли справа окружать, а остальные – гуськом. И вдруг один вспыхнул, другой и так по цепочке горят. 13 танков погибло, только двое уцелели, они в какое-то болото угодили, и немец их пропустил. А я говорил, что не получится, слишком лёгкие танки, мишень.
Меня к тому времени за подбитые немецкие танки прозвали «истребителем тигров». Вот после боя вызывает меня командир полка и говорит: «Звонил командир дивизии Сараев. Мне говорит дали дивизион противотанковый, а ты не смог уберечь танки. Если твой герой, этот «истребитель танков», не подобьёт этот «Фердинанд», я сниму с него Звезду!» А я даже ещё не получил её, мне только звание присвоили. Вот так. «Думай, как хочешь, а он на меня накричал, что я своих подчинённых не научил!» Я говорю: «Да я же предупреждал его!» «Приказано тебе, чтобы ты уничтожил «Фердинанд»!» Что же делать, уничтожать – так уничтожать…
Ночью я попросил себе в помощь солдат пехоты, и потащил две пушки на тот участок, где стоял «Фердинанд». Метров триста примерно от того места, где он спрятался. Разместили их справа и слева. Как только стало рассветать, я приказал: как только он выдвинется, наводить прицел в траки гусениц и перебить гусеницы бронебойными и фугасными снарядами. «Фердинанд» считался непобедимым. Я знал, где у него уязвимые места, это – кормовая часть и бок. Бок у «Фердинанда» – 90 миллиметров. К тому времени у нас появились кумулятивные 76-мм снаряды. Самые лучшие снаряды, такой пробивал броню 130 миллиметров. Я заранее своим бойцам сказал: «Стрелять только в бок!» А «Фердинанд» не имеет башни. Я говорю: «Перебьём гусеницы, он застрянет на месте, а потом уже добьём». Так и сделали. Как только рассвело, и стало видно его, я скомандовал: по два снаряда каждой пушки в гусеницы. Сделали выстрелов пять – шесть и перебили их. Он дёрнулся, они сползли, а дальше мы уже ему в бок кумулятивными «бронепрожигательными», как мы их называли. Там сапёры прибыли, заложили под днище противотанковые мины и подорвали его. Днём я доложил о выполнении задания. Хутор взяли, этого «Федю» оттащили в тыл. Из взвода боепитания прислали сварщиков и те наварили на боку – 181 С. Д. Потом этот «Фердинанд» был на выставке трофейной немецкой техники в Киеве, я даже ездил туда, искал его.
Как дальше сложился ваш военный путь?
Дальше нас стали перебрасывать на 80 километров в район Ковеля, там была окружена наша группировка. Затем в июне 1944 года началось наступление в районе Западного Буга, и меня ранило в живот. Пять раз за войну меня ранило. Ну, полежал во фронтовом госпитале, и отправили меня в госпиталь в Киев. А оттуда в Москву отправился. По дороге заехал я в Синявку к родным. Наконец-то встретился с родителями, но узнал и грустные вести – сестра Нина и брат Борис погибли на фронте. А отец с другой сестрой были в Уманской яме, еле выжили. Оттуда в Москву отправился, а на Киевском вокзале у меня пошло кровотечение. Снова в госпиталь.
Ну а затем Главный маршал артиллерии Воронов предложил мне поступить в Артиллерийскую академию РККА имени Ф. Э. Дзержинского. Экзамены я сдал. Потом в двух парадах участвовал на Красной площади. 7 ноября 1944 года и на параде Победы 24 июня 1945 года я был знаменосцем академии. Тогда я уже майором был. А поскольку я был знаменосцем своего училища, то когда мы после парада Победы собрались у ГУМа, то нам всем трижды Герой Советского Союза А. И. Покрышкин предложил отметить возле аэропорта. Мы согласились. В тот день, кроме Покрышкина, я познакомился и с трижды Героем Советского Союза И. Н. Кожедубом, а также с дважды Героем Советского Союза А.В. Алелюхиным. А 25 июня мы в Кремле в Грановитой палате были на торжественном приёме.
Когда вас наградили Серебряной звездой США?
Американский президент Франклин Рузвельт наградил меня американской «Серебряной звездой». На обороте звезды написано – «For gallantry in action», в переводе «За мужество в бою». Оказалось, он 12 июня 1944 года подписал указ о том, чтобы советских офицеров, из числа тех, кто был представлен к званию Героя Советского Союза, наградить такой наградой. И нам посол, военный атташе и представитель президента США вручили эти медали. На вручении был Горкин. Вручили медали нам троим офицерам – танкисту, артиллеристу и танкисту. Только вот четвёртого награждённого не было – сапёр к тому времени уже погиб…
И всегда американцы меня чествовали, потому что я награждён этой наградой. А ведь было время, когда у нас были плохие отношения, и мне даже замечания делали, чего это я их звезду ношу. А одно время мне предлагали уже на пенсии переехать жить в США, потому что лица, награждённые такой наградой, будут хорошо приняты у них. Но я отказался. Получается, что я награждён звёздами двух держав: Сталин наградил меня Золотой Звездой Героя Советского Союза, а Рузвельт – Серебряной звездой Соединённых Штатов Америки.
Алексей Прохорович, что вас вдохновляло и поддерживало в тяжёлые минуты войны?
Ну, я был комсомолец, и подготовка у меня была хорошая. Приказ был: «За Родину, вперёд и ни шагу назад!» Мы были воспитаны хорошо.
Алексей Прохорович, что бы вы хотели пожелать современной молодёжи?
Молодёжь, обращаюсь к вам – берите с нас пример! Пример с того, как мы учились бить врага у наших дедов и отцов. А теперь вас призываем, чтобы наш опыт изучали. Вдруг придётся, не дай Бог, ещё раз выдержать такое. То, что мы выдержали, это была война не на жизнь, а на смерть. И какая война?! Такой до неё не было. Сражения какие были, бои сильные, самые тяжёлые – сталинградские, курские. Надо много знать, поэтому надо хорошо учиться. И для того, чтобы выдержать такое, надо заниматься физкультурой и спортом, и быть здоровым. Я вот выдержал такую войну, потому что занимался физкультурой всё время, спортом, был чемпионом по плаванию и бегу. Спорт – это основа для здоровья. Я ведь тоже был молодым, учился в Одесском институте. Старался хорошо знать систему оружия – винтовку, пулемёт, то, что нам военком в институте преподавал. Мы все были военнообязанные, учились хорошо и это нам пригодилось. Я из своего опыта с вами делюсь. Любые знания, которые получишь в школе и институте, пригодятся. Я вот учился в основном на четвёрки, это дюже добре, тройка – задовильно, двойка – неуд, это отрицательно. Я имел значки ГТО-1 и ГТО-2 на подвесках, «Ворошиловский стрелок», стрелял отлично. Даже когда в 1940 году поехал в отпуск из Одессы в Канев, мне молодые завидовали, что у меня значки. А потом война, артиллерийское училище, стрелял хорошо, подбивал танки. Нужны были знания, чтобы пушки ремонтировать. Я, когда в институте работал, подрабатывал – и слесарем был, и детали штамповал. Я желаю вам изучать всё, что вам предлагают в военном отношении. Сколько пришлось мне пройти боёв, получать ранения, лежать в госпитале – всё выдержал. И вам желаю, чтобы вы были здоровы, учиться хорошо, заниматься физкультурой и спортом, чтобы быть достойными продолжателями нашего поколения. Здоровья, здоровья и ещё раз здоровья вам! Учиться, учиться и ещё раз учиться, и быть знатоком в любом деле, любить и знать своё дело, и то, что вам поручили. Всего вам доброго!
Из наградных листов:
Орден Красного Знамени (22.09.1943; представлялся к ордену Ленина):
В период наступления 15 и 16 июля 1943 года успешно поддерживал наступающие подразделения полка, выдвигая батарею непосредственно в боевые порядки рот, прямой наводкой разбил 2 ДЗОТа, уничтожил две огневые точки, мешающие продвижению пехоты, и до 150 солдат и офицеров противника.
17 июля 1943 года возглавил группу пехоты и, двигаясь с батареей в боевых порядках, овладел населёнными пунктами Мишино, Соложонки и Болотное. Тем самым обеспечил успешное наступление левого фланга полка и соседа слева по овладению лесом, что северо-западнее н.п. Дегтярный прямой наводкой уничтожил 8 ДЗОТов, одну пушку, подбил два танка, один из них подбил лично. Уничтожил до 300 солдат и офицеров противника.
За проявленные мужество и геройство, личное геройство и умелые действия достоин награждения орденом Ленина.
Герой Советского Союза с вручением ордена Ленина (16.10.1943):
26 сентября 1943 года, получив приказ форсировать реку Днепр, в течение 30 минут, используя все подручные средства, переправил свою батарею на противоположный берег и на галопе ввёл её в боевые порядки батальонов. Отразил контратаку пехоты противника, поддерживаемую пятью танками «Тигр». Меткими выстрелами из своих орудий поджёг два танка, остальные танки противника повернули обратно. В момент налёта вражеской авиации и воздействия артиллерийского огня на огневые позиции батареи, выполняя приказ командования, вывел без единой потери всю материальную часть и личный состав. Своими действиями обеспечил успешное продвижение подразделений полка, в результате чего поставленная задача была выполнена.
