Крамаренко Сергей Макарович
(10.04.1923 — 21.05.2020)
Сергей Макарович Крамаренко (родился 10 апреля 1923 года в селе Калиновка Харьковской губернии — умер 21 мая 2020 года в Москве) – Герой Советского Союза (Золотая Звезда № 9283, Указ от 10.10.1951). В Красной армии с марта 1941 года. В 1942 году окончил Борисоглебскую военную авиашколу пилотов. Участник Великой Отечественной войны с августа 1942 года в составе 523-го и 19-го (176-го гвардейского) истребительных авиационных полков. Воевал на Воронежском, 1-м Украинском и 1-м Белорусском фронтах. Участвовал в Курской битве, Проскуровско-Черновицкой, Висло-Одерской и Берлинской операциях. 19 марта 1944 года был сбит и ранен, попал в плен. Через неделю был освобождён и после излечения в госпитале вернулся в свой полк. За годы войны выполнил 66 боевых вылетов, в 26 воздушных боях сбил лично 1 и в группе 1 самолёт противника, уничтожил 1 аэростат-корректировщик. После войны освоил реактивные истребители. Участник Корейской войны с апреля 1951 года по февраль 1952 года. Совершил 149 боевых вылетов, в 42 воздушных боях сбил лично 13 самолётов противника. Был один раз сбит. В 1955 году окончил Военно-воздушную академию. Служил на командных должностях, был в командировках в Ираке и Алжире. С 1981 года в звании генерал-майора авиации уволен в запас. Жил в Москве. Являлся последним живущим Героем Советского Союза из числа участников Корейской войны. Похоронен на Троекуровском кладбище.
Сергей Макарович, расскажите, пожалуйста, о своих предвоенных годах. Как они прошли?
Я родился 10 апреля 1923 года на Украине, в селе Калиновка Роменского района Сумской области. Вскоре родители разошлись, и мы – три мальчика и наша мать, Галковская Надежда Григорьевна – уехали к деду на Кавказ. После того, как он умер, мы переехали к дяде – Галковскому Андрею Григорьевичу, который жил за Волгой в совхозе. Там я провёл два года, а затем мы переехали в село Выбор Новоржевского района. Я сразу поступил в третий класс и в 1940 году окончил среднюю школу.
Учился отлично. По окончанию школы написал заявление на приём в лётные училища в Борисоглебск, Чернигов и другие, но мне ответили, что я подал заявление слишком поздно и поэтому меня зачислят только на следующий год. Тогда я поехал в Москву, поступил в Электромеханический железнодорожный институт. А через два месяца, в конце октября, объявляют набор в аэроклубы. Я сразу пошёл и подал заявление в аэроклуб. Меня сразу приняли, институт с трудом меня отпустил, и я четыре месяца – ноябрь, декабрь январь и февраль – учился летать на самолёте У-2 у станции Крюково. Ощущение было незабываемое – полёт на самолёте. После последних вылетов нас выпустили как курсантов Дзержинского Московского аэроклуба.
Затем приехала комиссия с Борисоглебска. Нас сразу приняли и в конце марта мы поехали в Борисоглебск, 30 человек, в школу военных лётчиков. Месяц учили теорию, затем – полёты на самолёте УТ-2, очень простом и хорошем моноплане. Вдруг 22 июня нас собирают, и начальник нашей эскадрильи говорит нам, что внимание, будете слушать речь товарища Молотова. А он объявляет о начале войны, Германия напала на Советский Союз. И начинается война. Нам сразу ускорили подготовку – через две недели мы перешли с самолётов УТ-2 на И-16. На них мы начали летать. Самолёт очень быстрый, хороший и очень вёрткий. Я успел налетать часов 12–15.
Вдруг пришёл приказ: школа переводится на обучение на новые самолёты ЛаГГ-3, которые тогда начали изготовлять, и нам которые нас начали переучивать. В начале мая начали летать дальше, и вдруг команда эвакуироваться за Волгу по причине немецкого наступления на Воронеж. Лётчиков отправили в запасной полк в Арзамас. У нас было мало налёта на ЛаГГ-3: у кого – 2 часа, у кого – 3 часа, а у меня – 20 минут. Восемь человек вылетели в Арзамас. А там спрашивают: кто сколько налетал? Один отвечает – час, другой – два. Рядом стоявший товарищ по фамилии Гринько сказал – 10 минут, один полёт. Ему ответили, что полётов мало, нужно обратно в школу. И поэтому я себе добавил времени до двух часов, и меня оставили. Самолёт был простой, но он поднимался дольше, так как был тяжелее. Я летал прекрасно и за месяц налетал 18 часов. После этого нас всех направили в Москву.
Как вы попали на фронт?
Далее поехали в штаб 1-й воздушной армии в город Малоярославец. Командующий получил наши документы и сказал, что очень рад видеть лётчиков, освоивших новую технику, потому что приходится принимать лётчиков, летающих на И-16, а у вас – ЛаГГ-3. И направил нас в 303-ю истребительную авиадивизию, в 523-й полк. Мы приехали на аэродром Лысня близ города Сухиничи и начали летать. Там была такая ситуация: на пять лётчиков – один самолёт, да ещё нас восемь прибыло, итого 13. Опытные лётчики совместно с 18-м авиаполком летали на Як-1, а наш командир полка Голубов Анатолий Емельянович и его зам – на ЛаГГ-3. Подходит новый год, 1943-й, и прилетают новые лётчики прямо с завода на самолётах Ла-5. Так мы получили Ла-5 и начали в январе на них тренироваться. Вылетели в совместную тренировку с опытными лётчиками, я вылетел с командиром звена Рыжовым. Следующий вылет делаем 23 февраля, в день Советской армии. Подлетаем к линии фронта, и вдруг команда: впереди – бомбардировщики «Юнкерс-87», атакуем! Я шёл задний четвёртый справа. Наши самолёты удаляются. Чтобы их догнать, увеличиваю скорость. Вдруг слева передо мной выскакивают два самолёта с левым разворотом и устремляются за моей тройкой с командиром звена. Смотрю – «Фокке-Вульф-190», вижу кресты метрах в 300–400 от меня. Я поднимаю нос, смотрю – прямо впереди меня самолёт чуть выше. Ставлю его в прицел, жму на гашетку – две пушки 20-миллиметровых начали стрелять. Пошли разрывы на обшивке, немец разворачивается влево и со снижением уходит. И его ведущий тоже. И вдруг передо мной – трасса, смотрю влево – там ещё два самолёта. В итоге два спереди и два сзади идёт. Трассы приближаются к моему самолёту. Понимаю, что скоро будут бить. Переворачиваюсь, ухожу в пикирование. Внизу – лес, вывожу самолёт, разворот вверх косой петлёй и вдруг передо мной пара немецких лётчиков атакует меня. Я, чтобы попасть, поднимаю нос вверх, он проходит через трассу, а я с небольшим скольжением влево переворачиваю самолёт, снова пикирую, вывожу, и снова трассы уже ближе. Я понимаю – сейчас меня собьют! Снова пикирую вниз, начинаю выводить. Появляются, я делаю переворот влево вертикально вниз, разворачиваюсь на пикирование в обратную сторону и пикирую. Земля близко, начинаю выводить. Тащу, чувствую, что всё дрожит, но в штопор не сорвался. Выровнялся, вывел метрах на 15–20, лечу. Смотрю – сзади никого. Так я ушёл и подбил свой первый самолёт.
Дальше война идёт. Вылетаем к линии фронта искать аэростат. Поднимают немцы аэростат, а в нём сидят корректировщики и корректируют огонь артиллерии, показывают, куда стрелять по нашим позициям. Сначала мы не видим аэростат, делаем разворот влево. Я выхожу вперёд и вижу – впереди аэростат висит. Он начинает снижаться, я его атакую, направляю самолёт на него и с расстояния 300– 400 метров открываю огонь. Снаряды взрываются, поджигают газ, всё вспыхивает и аэростат падает. Прилетаем, докладываем, что аэростат сбит. Командир дивизии посылает звено из 18-го полка, чтобы проверить, действительно он упал или нет? Они проверяют и находят это место возле речки, там стояло три машины и в них укладывали тела убитых. Они эти машины обстреливают, подбивают несколько и потом докладывают, что аэростат действительно сбит.
Летом 1943 года приходит команда: одного лётчика отправить в Москву на формирование особого полка. 19-й Краснознамённый полк вначале на севере воевал, потом – под Воронежем. И пришла команда от командующего ВВС А.А. Новикова: отобрать хороших лётчиков для этого полка. Отбирают меня, и я срочно вылетаю с документами на станцию Сейма. Меня принимают в полк, он перелетает на аэродром Чкаловский, где до января месяца мы тренируемся на аэродроме летать, становимся полноценным полком. Командир полка Лев Шестаков воевал в Испании, показывал нам, как надо воевать. После Нового года мы уже всё освоили и вылетаем на Украину, во 2- ю воздушную армию. Садились в Орле, затем полетели на Киев и дальше за Днепр, где начинаем вести боевые действия.
Расскажите, как вас сбили?
19 марта 1944 года вылетаю в паре с Масляковым. Подлетаем к линии фронта, перелетаем её. Масляков передаёт: внимание, впереди бомбардировщики, атакуем! Было 9 «юнкерсов-88» и 6 «мессеров». Масляков атакует головной бомбардировщик, я атакую задний и поджигаю его. И вдруг ниже сиденья под кабиной моего самолёта – взрыв! Самолёт вспыхивает, пламя идёт в кабину. Меня обжигает, я решаю прыгать. Нажимаю рукоятку сброса фонаря, он слетает. Отстёгиваюсь, отдаю ручку управления от себя, самолёт резко уходит вниз, и меня выбрасывает из кабины. Хвост не задел, я падаю. Нахожу кольцо, дёргаю. Земля рядом, но парашют успевает открыться. Я ударяюсь о землю. Тяжело ударился туловищем, ноги отшиб, потерял сознание. Чувствую, меня раздевают. Очнулся, смотрю – черепа на петлицах и серые шинели у солдат, понимаю – немцы дивизия СС меня раздели и отобрали пистолет и кожаную куртку. Меня подняли, посадили в машину, два солдата меня поддерживают. Поехали, через метров 500–700 – деревня. Подъезжаем к дому, в штаб. Солдат побежал доложить, что взяли советского лётчика сбитого. Из штаба выходит немец-переводчик с тремя звёздочками, видимо, какой-то младший офицер. Спрашивает: «Кто ты?» «Я – танкист», – отвечаю. «Какая часть? Сколько самолётов? Где находятся? Кто командир?» Я говорю, что не буду отвечать. Он посмотрел на меня, махнул рукой и солдатам сказал: «Расстрелять!» Повернулся, ушёл и больше ничего не стал спрашивать.
Солдат крутит ручку, но машина не заводится – повезло мне. Тут из другого дома выходит группа офицеров – 7 или 8 человек. Впереди идёт с серебряными погонами, видимо, командир. Проходит мимо, посмотрел на машину, увидел обгорелого меня, заинтересовался. «Что? Кто такой?» Говорят, что лётчик, говорят, что приказали расстрелять. Он подумал, сказал: «Хоспитал» и пошёл дальше. Другой офицер вернулся, доложил приказ. Шофёр машины перестал крутить ручку, перестал заводить. Солдаты сидят, я сижу. Подъезжает телега, рядом на лошади – солдат. На телеге лежит капитан. Меня кладут рядом, едем, всё нормально, я в сознании. За деревней солдат, который на лошади, вдруг начинает говорить по-украински с лошадью. Я спрашиваю у него, чего мол, земляк, ты немцам служишь? А он на меня: «Ах ты, проклятый москаль, сейчас я тебя прикончу!» Снимает винтовку, направляет на меня, хочет стрелять. Капитан ему по-немецки говорит, что запрещает ему, что приказ был в госпиталь везти. И тоже пистолет вытаскивает пистолет. Ну, тот повесил винтовку и поехал. А дальше я потерял сознание.
Часа два или три ехали, чувствую, меня поднимают из телеги, кладут на носилки и несут. Смотрю, вносят в комнату, кладут на стол, начинают вытаскивать осколки разные – большие и малые. Перевязали ноги бинтами, начали руки мазать. Они были без перчаток и обгорели. Начали мазать красной жидкостью – страшная боль. Я говорю, что не надо, не могу терпеть. Но они говорят: «Успокойся! Это – немецкая жидкость против ожогов. У нас такой нет, а у немцев есть. Заживёт, ожогов не будет, точнее, рубцов от них. Потерпи!» Ну, я потерпел. А когда стали мазать лицо, то боль такая, что ужас. Кричу: «Не надо мазать! Пусть лучше рубцы будут!» А мне говорят, что сейчас уколем и заснёшь. Укололи меня, и я заснул.
Просыпаюсь на койке. Койка железная, двухэтажная. Рядом лежит человек, видит, что я проснулся и спрашивает: «Кто я такой?» Сообщаю, что лётчик, вчера сбили, попал в плен, обгорел. Он отвечает, что его тоже сбили две недели назад и в живот ранили. А потом сюда положили. И вот лежал я там. А лицо было стянуто, только небольшое отверстие для приёма пищи было и всё. Пять дней лежал, русские санитары приходили, мазали меня каждый день, кололи, чтобы я не чувствовала боль. Все хорошо относились. На шестой день приходят и говорят, что немцы уходят, что наши танки окружили город. Немцы своих угнали и здоровых пленных тоже увели. И вас увезут вечером. Подходит вечер, немцы бросают сено в бараке и поджигают. Бараки полыхают. Всё горит, а мы все, тяжелобольные, в комнате ждём, когда нас зажгут. На другой день я просыпаюсь, а меня поздравляют: нас не зажгли и бросили, потому что была надпись на доме «Тиф! Не входить». И немцы решили всех тифозных оставить русским.
Лежим, часа через два подходят два моряка в морской одежде и поздравляют – мы вас освободили, будете жить! И они обращаются ко мне, как к танкисту, видят, что я обгорел. А я говорю: «Я – лётчик!» «Ах, лётчик, так тем более поздравляю. Вы так здорово нас прикрывали, что нас ни разу не бомбили и остались мы целы». Берут кружку, наливают шнапс. Я выпиваю, как воду. Ну, говорят, будешь жить и уходят. Через полчаса приходит майор, тоже поздравляет и говорит, что скоро приедет госпиталь. И ситуация повторяется, как с моряками, он меня принимает за танкиста. Я говорю, что я – лётчик, и он мне тоже грамм 100–150 наливает. Я опьянел и сразу заснул. Просыпаюсь, вижу – сидят две старушки. Увидели, что я проснулся и очнулся. Ну и говорят, что вот ты обгорел, да ещё в лагере с вами плохо обращались, кормили плохо, говори, что принести поесть. А мне после шнапса хочется пить. Так я и отвечаю, что хочу пить. Они спрашивают: чаю или кофе? Я отвечаю, что кофе. Одна женщина ушла, принесла кофейник и одну кружку. Я выпил, потом вторую и снова заснул. Просыпаюсь, уже девушка сидит. Начинает меня кормить манной кашей. Я поел немножко. И вот так два дня.
А потом приезжают и куда-то меня перевозят. Перевезли на машине на носилках, понесли, положили на койку. Лежу неделю, меня лечат, дают костыли, чтобы я ходил. Встал на костыли, дошёл до соседней койки метра два или три, а дальше не могу. Сел, посидел, обратно пошёл. Ещё неделю ходил на перевязки: перевязывают мне ноги, обрабатывают руки и лицо. А у меня был ранен палец. Так мне говорят: «Слушай, Крамаренко, палец у тебя долго не заживёт. Давай его отрежем!» Я соглашаюсь. Готовят на следующий день операцию. Прихожу в палату весь хмурый, ребята спрашивают, я отвечаю, что палец хотят отрезать. Спрашивает, почему, я отвечаю: врачи говорят, что будет долго заживать. «Слушай, – говорят ребята. – А если эти доктора тебе скажут голову отрезать и тогда выпишем, так ты на это согласишься? Палец тебе ещё нужен! Пусть лечат». Ну, в итоге, я и отказался.
Ещё через неделю уже ходить начал. Но этот район города сильно бомбили. Я решил выйти, посмотреть на природу. Выхожу, а уже месяц май вокруг, зелень цветёт. Красота такая! И вдруг смотрю – самолёты метрах в двухстах от лазарета, белые носы, красные хвосты. «Вот повезло, – думаю. Мой полк здесь! Пойду скажу, что я живой». Подошёл к самолётам, два лётчика лежат под самолётами. Здороваюсь с ними, они спрашивают: «Ты кто такой?» «Как кто? Я – Сергей Крамаренко». «Да ты что? Сергей Крамаренко погиб. Его самолёт подожгли, а парашюта никто не видел. Он погиб с самолётом». «Да как же так, – отвечаю. – Я – Сергей Крамаренко, ты – Саша Васько, а ты – Витька Александрюк. Ты дал мне прозвище Байда, а я тебе – Шмага». Они посмотрели – вроде да, Крамаренко. Доложили командиру пол — ка. Ну а я вернулся в госпиталь.
Приезжает машина на следующий день. В ней – старший лейтенант с двумя солдатами. Дают мне костюм, я переодеваюсь, везут на аэродром. Там стоит «Дуглас», все – в самолёт. Летели примерно 6 часов, садимся в Москве на аэродроме Тушино. Стоит машина, и меня – в Измайлово, в авиагоспиталь. Там я месяц лечусь. Меня вылечили, я хожу, двигаюсь и меня – на лётно-медицинскую комиссию. Осматривает меня председатель комиссии и говорит, что меня допустить к полётам не могут. «У вас тяжёлые ранения, ноги перебиты, самолётом управлять не сможете». «Как так? Смотрите, как я приседаю». Начал приседать, раз 15 присел. Ну и начальник комиссии говорит: раз он так приседает, то управлять самолётом сможет. И дают решение, что я годен без ограничений.
В Управление кадров прихожу, показываю документы, и мне говорят, что направляют меня во вторую воздушную армию. Я говорю: «Нет, мой 19-й Краснознамённый воздушный полк находится в Белоруссии, он туда улетел, туда его Главком перевёл». Мне говорят: «Нет, вас привезли с Украины, туда вы и поедете, а не в Белоруссию». Отдали документы, прихожу в гостиницу, сажусь, а там сидят три лётчика со мной и спрашивают, что я такой хмурый? Я говорю: «Мой полк в Белоруссии, а меня отправляют на Украину, откуда меня привезли. В свой полк не попаду. Жалко – хороший полк». А они говорят, что летят в Белоруссию, в Барановичи и могут меня взять с собой. Я отвечаю, что согласен. Приезжаем в Тушино. Мне говорят, что мы летим на бомбардировщике, но в кабину меня взять не могут. Там тесно, а вот бомболюк свободен – бомб нет. Спрашивают: согласен? На что я отвечаю, что да! Открыли бомболюк, подсадили, я зацепился и привязался. Полетели. У земли – тепло, лето, но при наборе высоты стало холоднее. Но я двигал ногами, тёр руки и лицо. Долетели, сели, меня спрашивают: живой? Я отвечаю, что да. Говорят: «Держись, сейчас откроем. Отвязывайся, спускайся». Спустился, поблагодарил, на что мне ответили: «Желаем успеха! Ищи свой полк».
Километрах в шести от Барановичи нашёл КП, захожу, сидит майор. Я представляюсь: «Младший лейтенант Крамаренко, прибыл из госпиталя, ищу свой полк». «Какой?» «19-й Краснознамённый истребительный авиаполк» А он мне и говорит, что такого здесь не было, ты зря сюда прилетел не в свою воздушную армию. Ну, я думаю, попал. А тут смотрю, открывается дверь и стоит Костя – наш лётчик связи. Посмотрел на него, узнал, поздоровался. Он меня спрашивает: как я сюда попал? Ну, я отвечаю, что приехал на поезде и ищу свой 19-й Краснознамённый полк. А он мне отвечает, что такого полка уже нет. Теперь 176-й гвардейский, и стоит наш полк теперь на Одере.
Сел в По-2 в заднюю кабину, прилетаем на аэродром, докладываю командиру, тот – главкому: «Товарищ главком, прибыл лётчик, который пропал, был сбит на Украине, севернее города Проскуров. Он нашёл наш полк, вернулся, но по документам был в плену 6 дней, обгорелый лежал, тяжело раненный. Что с ним делать?» Он разрешил: «Хорошо, пусть летает у вас, но вы смотрите». Всё, докладываю особисту, что я прибыл, рассказал, как всё было. В третью эскадрилью меня направили, там Иван Щербаков командир был.
А как сложилась ваша дальнейшая фронтовая судьба?
Начал летать. Новые самолёты были, хорошо летали. «Лавочкины», Ла-7. И вдруг, в конце 1944 года Иван Щербаков меня вызывает и говорит: «Слушай, Крамаренко, прибыл новый штурман полка, Александр Куманичкин, Герой Советского Союза, у него нет ведомого. Его командир не может выпускать одного в бой. Поэтому он обратился ко мне, в третью эскадрилью, в поисках свободного лётчика. Поэтому завтра едешь на аэродром, находишь Александра Куманичкина и говоришь, что я тебя прислал в качестве ведомого».
Приезжаю на аэродром, нахожу его, докладываю: «Товарищ майор, младший лейтенант Крамаренко прибыл по приказанию командира эскадрильи. Жду ваших распоряжений!» Он говорит: «Слушай, Крамаренко, мне нужен ведомый. Согласен летать со мной?» «Конечно!» «Ну, тогда полетим сегодня, я посмотрю, как ты летаешь». «Можно идти садиться в самолёт?» «Нет, погоди. Я тебе расскажу, что я буду делать и что ты должен делать».
И он начал рассказывать, минут 15–20 рассказывал, что я должен делать: он будет вираж делать, а я должен то и то делать. Спрашивает: «Понял?» «Понял!» Всё, садимся в самолёты, он – впереди, я – сзади. Взлетаем, я догоняю его, становлюсь вправо, начинаю выполнять манёвры. Я сначала отставал, он делает вираж 30 градусов, я – поздно начинаю и остаюсь сзади. Понял, что надо быстрее. Он только начинает делать, а я сразу делаю крен больше и удерживаюсь. Виражи сделали, потом пикирование, потом боевые развороты – всё нормально, держусь. Минут тридцать летали. Потом садимся на аэродром, я подхожу к нему, спрашиваю: «Товарищ майор, какое ваше решение?» «Ну что же, хорошо, посмотрим, как ты в бою себя поведёшь. Назначаю тебя своим ведомым!»
Начали летать. Сразу после нескольких вылетов он сбивает самолёт, я поддерживаю его. Потом другие бои были, очень крупные. В одном бою мы шли шестёркой – заместитель командира полка дважды Герой Советского Союза Иван Кожедуб с ведомым, Куманичкин, штурман полка, со мной и один командир эскадрильи парой. Вылетаем шестёркой, подлетаем к реке Одер, к линии фронта, и вдруг говорят: «Внимание, справа «фокке-вульфы» идут!» 32 «фоккевульфа» насчитал. «Подготовиться к атаке!» Они подходят, мы – сзади и сверху. Кожедуб атакует первую группу, сбивает одного, потом второго. Его атакуют, но его ведомый Громаковский отбивает атаку. Затем Куманичкин атакует, одного сбивает, второго. Я тоже отбиваю атаки. Возвращаемся, докладываем. Всего мы сбили восемь.
И последний бой над Берлином. С Куманичкиным на пару встречаем 24 «фокке-вульфа», сбиваем пять. Но только одного находят. Всё. Война кончилась. Это было 29 апреля. А ночью 1 мая нас поднимают по тревоге и сажают в самолёты. Немцы подходят к аэродрому, но охрана аэродрома отбивает атаку. Утром нас опять сажают в самолёты и отправляют штурмовать группы немцев, отступающих от города. Вылетаем, находим колонну, 80 машин примерно, забитых немецкими солдатами, гарнизоном Берлина. Атакуем первые машины, 5 или 6 машин загораются, загораживают дорогу, поджигаем задние машины, затор на дороге делаем. Немцы выскакивают и убегают в лес рядом. И оттуда идут дальше до границы.
А как сложилась ваша послевоенная биография?
Война заканчивается, но мы остаёмся охранять трассу, по которой идут самолёты. Два месяца. В июле полк вылетает на Дальний Восток. Подходит эшелон, мы разбираем самолёты, ставим на платформы, сами на теплушки садимся и едем. Все дороги забиты, вся армия возвращается в СССР, медленно очень шли. Доезжаем до Москвы, вдруг команда: на Дальнем Востоке японцы разгромлены, война кончается, поэтому ехать туда не надо, а вашему полку приказ – ехать на аэродром Тёплый Стан. Собираем вещи, едем туда, там уже готова казарма, заходим туда, выбираем койки. Начинаем жить. Через неделю начинаются полёты. Наши самолёты Ла-7, которые разгрузили и собрали, на них ведём полёты.
В первом послевоенном параде 24 июня 1945 года мы не участвовали, но во всех последующих парадах мы участвовали. Сначала на Ла-7, потом – на Ла-9. Затем перешли на реактивные Як-17. Тоже вылет сделали. Но один мой лётчик разбился. Полетел, а у него двигатель остановился.
А как вы попали в Корею?
1 января 1950 года мы получаем самолёты МиГ-15. Прилетают лётчики из Горького, пригоняют самолёты. Начинаем летать. За полгода мы их освоили, на параде 9 мая пролетаем над Красной площадью, всё прекрасно. Потом августовский парад. Всё прошло удачно, уходим в отпуск. Приходим из отпуска, нас собирают в клубе на собрание. Входит генерал-лейтенант (или генерал-майор) и обращается к лётчикам:
«Товарищи лётчики! Вы знаете, что в Северной Корее идёт война. Американская авиация бомбит и уничтожает северокорейские города. Сбрасывают напалмовые бомбы. Только в одном городе из 70.000 человек погибло 30.000. Город сгорел. Гибнет народ. Руководитель Северной Кореи товарищ Ким Ир Сен обратился к нашему правительству с просьбой защитить корейский народ, спасти его от уничтожения. Поэтому, товарищи лётчики, командующий авиацией Московского военного округа генерал-лейтенант авиации Василий Иосифович Сталин поручил мне собрать вас и довести до вас просьбу, чтобы вы, кто желает, кто может спасти корейский народ от уничтожения, согласились поехать добровольцами в Китай и воевать с американцами на самолётах МиГ-15. Кто согласен, прошу поднять руки!» Все подняли руки, все согласились. Отобрали 30 человек. Нас с Тёплого Стана перевезли в Кубинку, где был штаб дивизии. Туда подошёл эшелон, погрузили самолёты на теплушки, сами сели в вагоны и поехали. Ехали дней семь или десять до Маньчжурии. Приехали на китайскую территорию. Вышли китайцы нас приветствовать. Обнимаемся с ними. Дальше поезд подошёл на аэродром Дунфэн. Это 150 километров от границы с Кореей. Раньше там были японцы. Казарма, столовая, все условия. Собрали самолёты, начали летать. Летали два или три месяца, потому что пять лет мы летали в основном по прямой на парадах в Москве. При этом только наша эскадрилья летала на парадах, а остальной полк почти не летал, и их оставили в Союзе. И вот наступает март 1951 года и приходит приказ – лететь на аэродром Андунь, заменить там лётчиков 29-го полка, которые раньше вылетели охранять Шанхай, а потом его перебросили туда воевать с американцами. Выезжаем в Мукден, потом – в Шанхай, и 30 марта вылетаем на аэродром Андунь. Заменяем лётчиков и начинаем летать над Кореей. Первый день летим – встреч не было. А потом уже начались бои. Я был сначала заместителем командира, а потом уже командиром эскадрильи. Вылетаем шестёркой. 3 или 4 апреля вылетаем на перехват разведчика-американца RB-45. Набираю высоту 7.000, вдруг видим, что с севера идёт двухдвигательный разведчик, и прикрывает его восьмёрка «сейбров». Когда поравнялись с ними, разворачиваемся сзади, подходим к ним. Лазутин при развороте, мой ведомый, оказывается впереди. Вдруг к нему подходит пара «сейбров» и атакует его сверху. Я устремляюсь к нему, пытаюсь отбить эту атаку «сейбров», но они уходят вверх. Потом смотрю, ещё пара «сейбров» атакует моего ведомого Сергея Родионова. Я говорю: «Сергей, срочно переворот вправо делай. Сзади «сейбры»».
Он пикирует, уходит, а я захожу в хвост эти «сейбрам» и открываю огонь. Взрывы, один сразу резко уходит вниз, его ведомый – вверх. А вторая четвёрка «сейбров» уходит с разведчиком, и так мы его не сбили. Возвращаемся на аэродром, докладываем, что, видимо, подбили, но оказалось, что «сейбр» упал в море и мне его не засчитали.
Вот так и начали воевать. До 10 апреля вылеты проводили успешно. 10 апреля первая и вторая эскадрилья встречают 8 или 10 бомбардировщиков. Докладывают о сбитии семи, но упало только два. Остальные ушли в море.
И вдруг 12 апреля приезжаем на аэродром рано утром, только приняли самолёты, хотели уже идти на завтрак, вдруг приказ: «Всем садиться в самолёты, готовиться к вылету, срочно взлёт!» Взлетаем. Шеберстов, майор – командир эскадрильи, взлетает, у него 10 самолётов. Затем третья эскадрилья – Стычков, у него восемь самолётов. У меня – шестёрка. В итоге – 24 самолёта полка. На аэродроме остаются только неисправные на дежурстве. Набираем высоту 7.000 метров, и Шеберстов сообщает: «Внимание! Разворот вправо, на корейскую территорию». Разворачиваемся вправо, пересекаем реку Ялуцзян. Передают: «Внимание! К вам приближается большая группа вражеских самолётов». Летим ещё километров 30–50, и тут Шеберстов передаёт: «Внимание, впереди слева большая группа бомбардировщиков, около 48 самолётов. Сзади истребители. Внимание, первая и вторая группа, со Стычковым атакуем, Крамаренко прикрой!». Я посмотрел – идёт самолётов 80 истребителей, огромная масса. Они летят выше. А мы летим выше бомбардировщиков, но ниже истребителей. Пока только поравнялись с бомбардировщиками. Смотрю, идёт пара бомбардировщиков – командир и его заместитель. Я решил сбивать. Сам командира собью, а мои две пары пойдут вверх. Я даю команду: «Внимание! Лазутин и Гоголев, вверх! Набирайте срочно высоту и атакуйте сверху группу, а я атакую командира!»
Как только командир поравнялся со мной, я разворачиваюсь, со снижением иду вниз, и как только метров 200 или 300 осталось, открываю огонь по командиру. Первая очередь чуть справа прошла. Я повернул, открываю снова огонь, вторая очередь накрывает – на нём взрывы. Он со снижением уходит. В это время меня атакуют, Родионов Сергей со мной отбивает атаку. Я делаю пикирование влево, потом с Родионовым выхожу вверх и атакуем сверху. Стреляю ещё по самолётам F-84 «Тандерджет». Атакуем их, стреляем, они отбивают атаки. Ну ничего, вот второго сбиваем. Пять самолётов сбили. Они уходят в море, мы разворачиваемся. Идём к аэродрому. Вдруг я вижу: впереди группа бомбардировщиков идёт в море, звено – три самолёта. Атакуем их, стреляем, но уже крупных снарядов нет, только мелкие. Стреляем уже над морем, сбить не удаётся. У них почему-то белый пар начинает выходить. Оказывается, мы попадаем по бензиновым бакам. Бензин вытекал и растворялся. В этом бою наши первые две группы сбили 10 бомбардировщиков и одного истребителя. А второй полк, который командир дивизии Кожедуб поднял, вылетел позже нас и сбил ещё 3 или 4 бомбардировщика. А мы подбили шесть. В-общем, было 48 бомбардировщиков, а в итоге прилетело только 23. 25 не прилетело: 10 упало у нас, три упало в Южной Корее. Из бомбардировщиков выпрыгнуло 120 человек, которые приземлились на нашей территории, и огромная масса лётчиков была взята в плен. 13 упало на землю и 12 упало в море. В-общем, неслыханная победа.
И там я воевал, значит, до января 1952 года. В январе 1952 года я сбиваю три самолёта. Однажды вылетели во главе с Вишняковым, перелетели реку и увидели группу штурмовиков. Полетели атаковать её. Они летят выше облаков. Догоняем их. Только переходим в атаку, они скрываются в облаках. Всё. Вешняков делает разворот над морем и набирает высоту, чтобы встретить ещё других. И вдруг через несколько минут на него вываливается группа «сейбров», самолётов 16–20 атакуют его. Я поднимаю нос, делаю заградительную очередь, первая очередь прошла впереди. Звено уходит, следующее звено подходит, я стреляю по нему. На одном самолёте – взрывы. И вдруг на моём самолёте удар, взрыв, и самолёт начинает вертеться. Переходит в пикирование, ручка не действует. Я, значит, гляжу, что сейчас погибну. Нажимаю рукоятку на кресле, фонарь слетает, дальше сжимаю, катапульта выстреливает меня. Я отстёгиваюсь от кресла, открываю парашют. Смотрю, мимо меня проносится самолёт «Сейбр», проходит дальше, разворачивается, летит на меня и вдруг открывает стрельбу. Пули несутся ко мне, но так как он далеко, то трасса проходит под ногами ниже. Потом он приближается, трасса подходит к ногам. Я даже, значит, ноги подтянул. И вдруг трасса кончилась! Он проходит мимо, второй раз заходит. Только зашёл, развернулся на меня, как я вхожу в облака. Всё, он меня не видит. Я спускаюсь дальше. Облака кончились, я падаю на лесную сопку. Сопку осмотрел, впереди ниже – лес, справа – какая-то поляна большая. Я поддерживаю справа стропы, ударяюсь о землю, кувыркаюсь, всё. Лежу. И думаю: «Ну как? Где меня ранило?» Посмотрел, крови нигде нет, думаю: кости целы? Начал руками и ногами двигать, думаю, кости целы. Шея болит. Пощупал шею – огромная шишка, головой ударился обо что-то. Всё. Поднялся, подвигался, смотрю, всё нормально, живой, целый. Собрал парашют, положил его на плечи, спустился с сопки, там дорога. Посмотрел – где солнце. Пошёл. Солнце на востоке, значит надо идти мне на запад. Пошёл вдоль сопки, вдоль низа там дорога идёт, прохожу метров 500. Вдруг слышу скрип телеги. Впереди меня выезжает повозка, ослик везёт какие-то грузы, кукуруза вроде. На этой кукурузе сидит кореец. Я подхожу к перекрёстку. Он подъезжает, останавливается, смотрим друг на друга. Я говорю по-корейски, что я – советский лётчик, помогаю защищать Корею. Он не понимает. Лицо злое такое, за вилы держится. Смотрю, не понимает, думает, что я – американец. Думаю, как же ему меня понять? Показываю на него рукой и говорю: «Ким Ир Сен хо?» Он: «Хо!» Тогда я показываю на себя и говорю: «Сталин хо?» «Хо!» «Пхеньян хо, Москва хо!» Понял, заулыбался. Посадил меня рядом. Всё. Приезжаем в деревню. Он приезжает к дому. Меня спускает. Подходим к двери. Ботинки снимаем, заходим. Ну, там уже, видимо, как-то узнали или ещё что. Столик. Меня сажают за столик, ставят какие-то закуски. Наливает рюмки. Я начинаю рассказывать, что я – лётчик. Ну, они, значит, показывают – выпей. И на капусту показывают – попробуй. Я вилку взял и капусту в рот. А там – сплошной перец! Меня как обожгло. А-а-а-а-а! Они посмеялись. Видимо, такую шутку сделали. Наливают рюмку, дают мне. Выпил, легче стало. Вот так уже вечер подошёл. Меня укладывают на полу спать. Постелили постель. А на другой день рано утром, часов в 11 утра приезжает машина, за мной. Ну, передали, значит, где лётчик упал. Меня в машину сажают, везут, приезжаем на аэродром. А через неделю полк уезжает в Союз, всё, война наша закончилась на этом.
А как дальше сложилась ваша биография?
Из полка я ушёл в академию. Окончил Военно-воздушную академию в Монино. Потом, значит, направили в Белоруссию служить заместителем командира полка. Там был года два, потом меня назначают командиром полка в Грузию. Там я четыре года командую полком, потом меня посылают командовать авиацией дивизии ПВО в Новосибирск. А последнее место службы, это когда я уже летать перестал, начальником штаба 23-й воздушной армии в Чите. Из Читы увольняюсь и приезжаю в Москву. У меня жена из Москвы родом. Начинаю жить в Москве и до сих пор живу тут.
С 1952 года ездил по всей стране. Потом в 1981 году меня уволили и живу с тех пор в Москве. Организовали Совет ветеранов войны в Корее. Являюсь председателем группы ветеранов Корейской войны, выступаю в школах, организую сейчас музей Корейской войны, где будут показывать самолёты МиГ-15 и хотят ещё «Сейбр» достать. Так что занимаюсь общественной работой. Вот вся моя жизнь.
Сергей Макарович, несколько слов об Иване Кожедубе?
В простой жизни он был очень простой человек. Я не один раз летал с ним, прикрывал его. Очень смелый, отважный, в бою он, так сказать, оказывался всегда в выгодном положении, атаковал всегда сверху сзади, иногда снизу. На Одере мы с ним полетели на линию фронта к Берлину. Полетели штурмовиков прикрывать, а немцы не показались. Возвращаемся обратно, вдруг видим летит самолёт. Он сразу передаёт «Атакую, прикрой!», сразу разворачивается и сбоку так метров с трёхсот открывает огонь. Самолёт сразу вспыхивает и переходит в падение. Лётчик выпрыгивает, спускается на парашюте прямо почти над нашим аэродромом. Его забирают в плен. Мы садимся, техники подходят, лётчик сбитого Кожедубом самолёта уже в плену. Всё. Подводят нас к этому пленному лётчику. Он цел, значит, выпрыгнул нормально, приземлился и попал в плен сразу. Благодарит Кожедуба, что его не убили, что он – живой. Ну, Кожедуб машет рукой – всё, так сказать…
Дивизия Кожедуба сбила в Корее около 300 самолётов. Мы сбили 150, и наш второй полк сбил 160. Но записали 220. 8 самолётов упали в море – их не записали. Но это был лучший результат из всех. Лётчики отважно летали, воевали прекрасно. Самой лучшей была дивизия, самые лучшие полки. Больше всех сбили. Ну а после нас там воевали другие два полка, неудачно воевали. Ну, так сказать, не смогли приноровиться вести бои с «Сейбрами».
Ну а потом американцы согласились на перемирие. И перемирие сделал один генерал-лейтенант американский. И он сказал, что это – самый позорный день в его жизни, когда он подписывал перемирие с армией маленькой страны. Тем не менее, до сих на Корею они не нападают. Только угрожают, но не нападают.
Летал ли Кожедуб в Корее?
Он там не летал. Он носил другую фамилию, Васильев, по-моему. Все знали, что это Кожедуб. Но в печати говорили, что командует Васильев. То есть про Кожедуба не было ни слова в печати. Нет, не летал он. Я его возил из Мукдена на самолёте Як-17 или Як-11, когда его вызывали. Но командовал он хорошо.
Сергей Макарович, что вас вдохновляло и поддерживало в трудные годы?
Помогало то, что я защищаю свой народ, что после меня не будут бомбы падать на страну, а люди останутся жить. И после Великой Отечественной войны на Дальнем Востоке войны уже не было. Если до Отечественной войны, до 1941 года, было три войны у России – это с Японией 1905 год, дальше Первая Мировая, потом была война с Японией. Три войны было. А с 1952 года, когда закончилась Корейская война, ни одной войны больше там не было. Было только то, что наши добровольцы воевали в Корее, во Вьетнаме и во многих странах. Китай воевал с чанкайшистами с острова Тайвань. Они на самолётах американских бомбили Шанхай. Туда выезжал наш полк из дивизии – 29-й, сбил там несколько самолётов. А после того, как мы сражались, американские самолёты к реке Ялуцзянь уже не подлетали. Потому что потерять больше половины за вылет, из 48 – 25, это же неслыханные потери. 120 лётчиков и техников выпрыгнули из самолётов и спустились на корейскую землю, где их взяли в плен. Какие потери огромные!
Сергей Макарович, как обстояло у вас дело с алкоголем и табаком? Какие нормы выдавали?
Разрешали курить, а алкоголь… В Отечественную войну давали 100 грамм, так сказать, можно было немного выпить. Но кто пил, а кто – нет. Это уже по желанию. Жили мы в восьми километрах от аэродрома, ездили туда на машинах, на автобусах. Находились весь день от зари до зари на аэродроме. Вылетали, летом – по три вылета в день, ну а зимой – или один, или ни одного. Но летом частые дожди были. Аэродром заливало. Ну, сначала были потери. Мы потеряли двух лётчиков в первую неделю. Они сразу набирали высоту за линией фронта, перелетая реку Ялуцзянь. А потом, значит, поняли, что нельзя так перелетать. Надо набрать высоту, набрать скорость и там уже можно перелетать. То есть должны были вступать уже полностью боеготовые.
Сергей Макарович, какое у вас мнение о Сталине?
Сталин был талантливый руководитель. Очень жестокий, но он готовил страну к тяжелейшим боям. И то, что армия встретила врага так неудачно, что нас в первых боях разбили, и мы отступали, это всё же неудачная его политика была. Надо было больше готовиться к началу войны с Германией. А то была неправильная политика, но это уже дело всей страны, всех командующих.
А дальше он возглавил армию и подготовил армию к победе, и уже через полгода немцы были под Москвой отброшены и разгромлены. И с Дальнего Востока пришло три армии – пять или шесть дивизий, свежие силы. А москвичи создали несколько добровольческих дивизий. Молодёжь вся в армию пошла, даже оружия не хватало. Я учился в институте, и у нас пять ребят ушло в армию. Остался только один. Я ушёл в авиацию, двое ушли в военно-морские училища, один прямо на линию фронта пошёл под Москвой. Девушки ушли. В общем, чуть ли не половина нашей группы ушла в армию и сражалась под Москвой.
Сергей Макарович, как у лётчиков обстояло дело с питанием?
Да, лётчиков лучше кормили, голодных не было, давали даже плитку шоколада 25 граммов на день. Питание было три раза в день. У лётчиков как: обедать не хочется, потому что один вылет или два. Сразу только пили в основном воду, завтракали и ужинали. На ужин давали 100 грамм, так сказать. Для тех, кто любил выпить, давали больше. Или, скажем, были сбитые, тогда давали водку по 200, по 150 граммов. Но молодёжь не особенно пила.
Сергей Макарович, как обстояло дело с гигиеной у лётчиков?
В бане один–два раза в месяц, уже на это не обращалось внимание. С вшами проблем не было. Это только когда я был в лагере военнопленных… Когда приехали и у меня в советском госпитале сзади бинты на ногах сняли, то сёстры отшатнулись – там были десятки вшей, ползали. В лагере я заразился сыпным тифом.
Сергей Макарович, несколько слов о Пепеляеве?
Пепеляев – командир второго нашего полка, лётчик очень сильный. Но он стремился как можно больше сбить самолётов и, так сказать, даже сбивал много очень. Он сбил около 20, по-моему, 21 самолёт. В обычной жизни – простой человек, очень простой. Хорошо подготовил лётчиков к началу боёв. Его лётчики первый месяц почти никого не потеряли. Если наш полк потерял двух лётчиков сразу в первую неделю, то у него первые три месяца потерь не было. Начались потери у него уже в конце года. Когда они начали усиленно сбивать самолёты, чтобы, так сказать, стать асами. Хотя нам за самолёт не платили, но считали – кто сколько сбил? И если у нас было восемь асов, то в пепеляевском полку – девять асов. А он сам сбил больше всех в дивизии.
Сергей Макарович, что влияло на авторитет лётчика: количество боевых вылетов, сбитых самолётов, часы налёта?
Нет, это не влияло, так как все лётчики помогали друг другу, сражались и вылетали вместе. Если кого-то атакуют, отбивали атаку.
Влияло то, что надо было помочь друг другу сражаться. Погибшие лётчики сражались до конца. Только один не смог воевать из всех наших приехавших лётчиков. Когда он вылетал, то терялся и его только случайно не сбивали. Он сразу поворачивал обратно.
Была ли самодеятельность у лётчиков?
Приезжали ли для них концерты, артисты? Самодеятельность, что интересно, это зависит от командира. Командиром полка у нас был Шестаков, который погиб на Украине. Он организовал самодеятельность. Адъютантом у него был Виктор Фомин, он – прекрасный баянист. Мы ужинали и после ужина командир говорил: «Виктор, ну давай спой что-нибудь!» Он затевал сразу песню, пел хорошие песни и играл хорошие песни. Потом – кто следующий споёт, другие. Потом кто станцует – Паша Масляков, значит, начинал танцевать. Кожедуб плясал гопака. В общем, всё зависело от командира.
В Корее вечером лётчики, так сказать, уже были уставшие. Всё-таки здесь высота 10–12 тысяч, мы кислородом дышим всё время, это влияет на организм. Два вылета – уже много, а иногда и три приходилось делать, уставали. Поэтому здесь, так сказать, меньше внимания уделялось и пению, и самодеятельности.
Тяжело ли вы перенесли развал Советского Союза?
Развал перенёс очень тяжело. Была огромная страна. Я служил в Белоруссии, в России, в Москве. Снова в Белоруссии. Украина, Кавказ. После Кавказа – Сибирь, затем – Чита. Воевал в Германии, и затем – на Дальнем Востоке в Корее. Все эти страны были едины и помогали друг другу. И в Грузии, когда я служил в армии, все грузины положительно относились к военным. Была такая дружба, уважали военных. И даже приглашали в гости, в общем, всё было очень хорошо. Много санаториев в Грузии было. Приезжаешь, и лётчика грузины сразу укладывают в лучший санаторий: «Вот, товарищ капитан или лейтенант, пожалуйста!» Было очень положительное отношение ко всем воинам, какой бы национальности они не были. Грузины уважали русских. Когда я в Бурятии служил, то буряты очень уважали. А корейцы вообще, как поклонялись. Я служил дальше в Ираке – иракцы очень, так сказать, положительно относились к русским. Капитан – значит всё! Тебя посадят, приходишь на рынок – тебе всё, что угодно, пожалуйста. Если скажешь, что просит дорого, скажут: «Слушай, ты же русский! Так давай дешевле». Вот даже как было. Русские высоко ценились везде во всём мире. Да и сейчас тоже, так сказать, уважение большое.
Что бы вы хотели пожелать современной молодёжи?
Дорогие ребята! Я – Герой Советского Союза, генерал-майор авиации, воевал в двух войнах. В Великой Отечественной войне начал в 1942 году после лётного училища и закончил 9 мая в Берлине. Последний бой был в небе над Берлином 30 апреля. А затем я возвратился в Советский Союз на аэродром Тёплый Стан и показывал авиационную технику москвичам. Летали мы на самолётах Ла-7, потом – на Ла-9, потом – на реактивных Як-17 и, наконец, на МиГ-15. Это – прекрасные самолёты! И вот, когда началась Холодная война, и американцы решили уничтожить Советский Союз, то они решили сбросить на него 300 атомных бомб. И если на Западе американские бомбардировщики были в Германии и Англии близко к Советскому Союзу, то на Дальнем Востоке – лишь на острове Окинава. И они решили захватить Северную Корею, которая находилась в 1.500 км от острова Окинава, построить там аэродромы и оттуда бомбить Советский Союз, сбросить на СССР 300 атомных бомб, чтобы по ихним планам уничтожить 80 областных и крупных городов Советского Союза и 100 миллионов человек населения. Но когда наше правительство узнало об этих замыслах, то оно решило помочь Северной Корее защитить свой народ и не поддаться американцам. И вот наши добровольцы советские поехали в Китай, и на купленных Китаем советских самолётах МиГ-15 стали защищать население Северной Кореи от уничтожения. И в результате этого американцы не смогли уничтожить население и захватить Северную Корею, и подписали с ней перемирие. И Северная Корея до сих пор существует, а все бомбы, которые должны были упасть на Советский Союз, остались американцам как запасы на дальнейшее. И с тех пор, с 1954 года, после окончания Корейской войны, война Советскому Союзу уже не угрожала.
Поэтому, дорогие ребята, я желаю вам, чтобы вы хорошо учились, дальше готовились к мирной жизни, чтобы вы трудились, работали в любом месте, где вы нужны. И самое главное – чтобы вы защищали нашу Родину, чтобы ни один противник, ни один враг не смог на неё наложить свои руки. Чтобы она вечно была такой же прекрасной, как до сих пор. Желаю я вам счастья и успехов в учёбе, в труде и в дальнейшей жизни. Спасибо вам за ваше внимание!
Из наградных листов:
орден Красного Знамени (15.04.1945)
В Отечественной войне участвует с августа месяца 1943 года на Воронежском, 1-м Украинском и 1-м Белорусском фронтах. За этот период произвёл 52 боевых вылета, провёл 13 воздушных боёв, лично сбил один аэростат наблюдения противника. Произвёл 17 боевых вылетов на штурмовку, в результате которых уничтожил 12 автомашин с военным грузом и вывел из строя 1 паровоз. Летая ведомым, в бою обеспечил успех ведущему – сбить 6 самолётов противника типа ФВ-190. В воздушном бою дерётся смело, невзирая на численное превосходство противника. 9 февраля 1945 года, вылетев парой, вёл воздушный бой против 7 ФВ-190, в результате которого ведущий, имея надёжное прикрытие, сбил один ФВ-190. 12 февраля 1945 года, вылетев парой, вёл воздушный бой с 9 ФВ-190, в результате которого ведущий сбил 1 ФВ-190. Дисциплинированный, волевой и требовательный командир. Морально устойчив, идеологически выдержан. Партии Ленина-Сталина и Социалистической Родине предан. За образцовое выполнение заданий командования на фронте борьбы с немецкими захватчиками, 52 успешных боевых вылета, 1 сбитый аэростат наблюдения противника и надёжное прикрытие ведущего, в результате которого сбито 6 самолётов, достоин правительственной награды – ордена Красного Знамени.
орден Красного Знамени (02.06.1951)
Наградной лист до настоящего времени засекречен.
Герой Советского Союза с вручением ордена Ленина (10.10.1951)
Присвоено за успешное выполнение заданий командования и проявленное при этом мужество и отвагу.
