Семёнов Александр Иванович
(21.06.1922 — 4.10.2020)
Александр Иванович Семёнов (родился 21 июня 1922 года в деревне Хиновино Лужского уезда Петроградской губернии — умер 4 октября 2020 года в городе Луга, Ленинградской области.) – Герой Советского Союза (Золотая Звезда № 8063, Указ от 10.04.1945). В Красной армии с июля 1941 года. Воевал в пехоте. После ранения попал в 206-ю стрелковую дивизию на должность начальника радиостанции. Участвовал в Московской битве и обороне Воронежа. В 1943 году отправлен на учёбу и в этом же году окончил 2-е Ростовское училище самоходной артиллерии. Служил командиром СУ-85 13-й гвардейской танковой бригады. Сражался на 1-м Украинском фронте. Участвовал в освобождении Украины, в Львовско-Сандомирской и Карпатско-Дуклинской операциях, в освобождении Польши и Чехословакии. В боях трижды ранен. После войны продолжил службу в армии на должностях командира танка и командира танкового взвода. В 1949 году окончил окружные курсы усовершенствования офицерского состава Белорусского военного округа. Служил командиром танковой роты и заместителем командира танкового батальона. С 1960 года прослужил в РВСН. В 1965 году уволен в запас в звании майора (в 1975 году присвоено звание подполковника). Работал тренером по стрелковому спорту и начальником Лужского спортивно-технического клуба ДОСААФ. Жил в городе Луга Ленинградской области, являлся Почётным гражданином Лужского района. Похоронен на Аллее Героев у мемориала «Павших Героев» в городе Луга.
Как прошла ваша предвоенная жизнь?
Я родился в деревне Хиновино. Учился в школе, в которую ходил за три километра в соседнюю деревню Хрепёлка. После окончания школы я стал заведующим избой-читальней. Вплоть до самой войны я там работал, проверял карточки учёта.
Было ли у вас чувство, что скоро начнётся война?
Да, чувствовалось, что что-то будет.
Как была физически подготовлена молодёжь в деревне?
В нашей деревне был отставной военный, и он мобилизовал молодёжь на занятия спортом. Мы сделали физический городок: большие качели, турник, брусья и коня. А я ещё и каждый день ходил в соседнюю деревню в школу. Так что физически я был развит.
Как вы узнали о начале войны?
У нас был праздник в деревне – «Печорская». Было много народу, гуляли со всех деревень. И тут по радио объявили: «Война!» А я же исполнял обязанности заведующего читальней. Ну, я на лошадь – и в Хрепёлку, где был сельсовет. Стали повестки туда-сюда писать, народ собирать и отправлять на призывные пункты. Мой старший брат на курсах учился в Пскове, он оттуда пешком пришёл.
В армию меня призвали 14 июля 1941 года. Тех, кто 1922-го и 1923- го года рождения, собрали, и мы пешком до Новгорода. В Новгороде нас посадили на баржи, и мы по Волхову поплыли по старой Мариинской водной системе, через шлюзы. Плыли мы, наверное, недели две, может даже больше. Питание – сухари да сахар, а вода – с Волги. Горячей пищей не кормили, один раз всего дали. Приехали мы в Горький, а оттуда нас в Гороховецкие лагеря отправили. Там в палатках ночевали. После приехали покупщики. Смотрят – кто 10 классов закончил.
И я попал в артиллерийскую школу, но, вот зараза, где-то там поймал малярию. Меня трясло, я болел. Пока ребята учились в полковой школе, я находился в санчасти. Температура 38,4. Меня выписывают и всю полковую школу – в эшелоны-теплушки. Привезли в Москву, помыли нас в бане. Кого нужно было – переодели. На Киевский вокзал пешком, и до Малоярославца – по железной дороге. Разгрузились и пешком к фронту. Немецкая авиация уже вовсю бомбила.
И вот попали мы в артиллерийско-пулемётный батальон. На привале нас разбили по ротам. Оружием были винтовки, у которых раньше были запаяны отверстия. Дошли мы до подготовленной обороны: вырытые траншеи, ДОТы, сверху – солома, как будто три раза ломанная. Немец пытался несколько раз пройти – не прошёл. Потом они прошли параллельной дорогой, и мы оказались в окружении. Командир батальона приказал мне сообщить ребятам в ДОТы: «Иди, скажи, чтобы они тоже отступали. Мы уходим». Я бегом и по-пластунски под огнём добрался до них, отдал им приказ командира и обратно. Вот не знаю: вышли они или нет? Мы вышли к мосту, видим – он взорван. Малоярославец горит. Стали искать брод, нашли, перебрались на ту сторону и в лес.
Тут один момент был нехороший – один солдат непонятно почему бросил оружие, заорал, испугался. Потом утром всех построили, и его без суда и следствия на глазах у всех три человека с винтовками расстреляли. Жутко было, конечно. Так мы и выходили. Командир батальона был ранен в ногу, везли мы его на лошади. Нечем питаться было, ничего не было. В лесу водоёмы уже замёрзшие. Находили на полях кочерыжки от капусты, которые топтали. Мы их срезали и ели. Картошку мёрзлую находили, тоже ели. Затем комбат принял решение – его стали нести на носилках, а лошадку командира батальона убили и зарезали. Чтобы поддержать питанием бойцов. Разорвали всю – шкуру, кишки – ничего не оставили, одно мокрое место. И я помню, кто похитрее, тот побольше набрал себе, а ты идёшь и просишь его: «Ну дай кишочку, жалко, что ли?» И вот он мне дал, я об шинель потёр и съел, вкусная-вкусная. М-м-м…
Второй случай. Стояли мы в лесу на опушке, разведку вперёд пустили. Смотрим в сторону. У меня обмотка размоталась, я ушёл в кювет её намотать, сел и уснул. На ходу же спали. Поднимаюсь, смотрим, что дальше делать будем, куда пойдём. Малограмотные же, по солнцу определяем, где восток. И слышим сзади в стороне русский разговор. Я говорю: «Пойдём на разговор». Дошли мы до него – смотрим, там – наши, ночевать собрались. Мы тоже нишу выкопали, забрались туда и проспали до утра. Затем опять лесами уходили. Был один хутор, и нам надо из одного леса в другой перейти. Одна партия перешла – ничего. Вторая прошла – открыли огонь по нам. Кто ранен, кто убит. Но когда я шёл, слышу: «Сынок, добей меня, добей!» Разве можно добивать?! А я бежать-то не мог, обессиленный. Уже иду – что будет, то будет. Рядом солдат идёт, украинец по разговору, говорит: «Давай останемся. Возьмут же Москву». Я отдохнул немножко и говорю: «Ты как хочешь, а я пошёл». И я вышел, а его судьбу не знаю. Может он сдался, раз решил, что Москву возьмут.
А вот мы вышли к Подольску. Смотрим – в лесах всё техникой набито. А мы жрать хотим. Подходим к ним, кто даст, а кто – нет, в котелок чего-то набрызгали. Оказалось, там формировалась стрелковая дивизия. И нас – в эту дивизию. А меня на кухню рабочим. Ну и я с голодухи наелся сала. А на второй день – тревога, и марш – на фронт. А я штаны не могу застегнуть! Каждые пять минут надо было в сторону бежать… Далеко не бегал, аж со слезами на глазах плакал. Думал: «Отстанешь – убьют, скажут, что не хочешь воевать». Но всё-таки дошёл. Там мы заняли оборону уже под Подольском. Потом в другое место нас перекинули, тоже начали траншеи рыть. Ближе уже были передовые позиции немцев.
И вот как-то я стою в боевом охранении. А ноги-то сырые. Ботинки 37-го размера, и я вот пальцами уткнулся и чувствую, что отморозил их. Прихожу в землянку, старшина мне привёз валенки, я разуваюсь, а у меня пальцы – чёрные. Ну, меня в Москву направили в больницу. Там санпропускник. Девочки нас помыли, мы сами-то не в состоянии были мыться. И в эшелон – в Башкирию, город Ишимбай. Там я впервые увидел верблюда. Полтора месяца меня лечили. А я всё не мог поверить в то, что я наелся. Другие больные оставят корку, не доедят, а я в карман – и украдкой съем.
После Ишимбая я попал в 206-ю стрелковую дивизию, назначили меня в школу связи, на начальника радиостанции. Три месяца учили азбуку Морзе. И после этого – на Воронежский фронт под Воронеж. На командном пункте я был, и у меня радиостанция 6КР, осколком её потом разбило. И больше не дали мне радиостанцию, назначили командиром направления от артиллерии к пехоте. И вот я от артиллерии давал связь катушками, бегал с аппаратами. Самыми страшными врагами связи, если она не зарыта, были танки. Через реку была переправа – мы туда давали связь, но переправу часто бомбили. Нам приходилось работать с той стороны, где командир стрелкового полка сидит.
Вскоре немца остановили и перешли к обороне. Половина Воронежа – у нас, половина – у немцев. Авиационный завод – на нашей стороне. Меня вызвал начальник штаба дивизиона и говорит: «Семёнов, поедешь в училище». Я сначала отнекивался, а он говорит: «Езжай, за это время много воды утечёт». И я поехал. Со мной ещё один товарищ. Правда он вскоре сошёл с поезда – у него где-то по пути семья жила, и я его дальнейшую судьбу не знаю.
И вот шесть месяцев мы учились во 2-м Ростовском противотанковом училище самоходной артиллерии. И стали танкистами.
После училища едем ротами на фронт и доезжаем до города Малина, на Украине. Нас выгружают. Немец наступает, и роты вступают в бой. Ещё не было командира, который нас принял, но в корпусе была 13-я гвардейская бригада, и нас – туда. Здесь меня ранило в ногу, видимо снайпер. Определили в санроту при бригаде. Полечился я там месяц, потом – снова воевать. Помню, совершали марш 500 километров, «Сталинский удар» так называемый, и у моей самоходки коробка сломалась. Двигается только задним ходом, вперёд ни одна скорость не включается. И – прямо в болото, и там застряла. Один самоходчик пытался мне помочь, но его самого в болото тянет. Он бросил меня и уехал. Но следующий десант помог – танковым тросом, привязав брёвна к гусеницам, вытащили. При этом троса нам не хватило, мы по всей деревне собрали проволоку на огородах. Вышли, даём в гору, доехал до деревни и остановился. Я сообщаю по радио, что отстал, требуется ремонт коробки передач. Через несколько дней приезжает летучка, вытаскивает старую коробку и ставит новую.
Догоняю своих, и в бригаде отправляем самоходку в ремонт. На ней ещё было пятно от снаряда. Когда мы стояли в обороне, в пушку попало много осколков. Пробить не пробило, но выпуклость была. Я посмотрел, можно ли стрелять – не разорвало бы… Но всё же решился – взял подкалиберный снаряд и выстрелил. И эти неровности выровнял. Вот так воевали.
Взяли Шепетовку, а там сахарный завод был. Взяли полмешка сахара, все едим сахар, как наркотик. Наелись и под танками уснули. Дальше взяли нас на формирование. Привести себя и технику в порядок. Недели две готовились, и на марш в Карпаты. Я воевал на 1-м Украинском, а там был 4-й Украинский фронт. И вот – первый день марша, очень тяжёлый. Дороги плохие, свернуть негде, можно в пропасть упасть. Узко очень, три танка упали на дно, но я проехал.
Вот, по наградным листам написано, что меня дважды ранило. Это нога, и руку всю разбило, кость задело. Меня вытащили из самоходки механик и наводчик, а заряжающий наш сгорел. Потом мы пешком идём, жажда страшная, воды нигде нет, а я крови потерял много. Но всё же до наших дошли. Исходное положение для танкистов было – к командиру батальона. Ну, от него санитар меня на машину и в госпиталь полевой. Мне там операцию сделали, зашили всё. Ещё не долечили, а тут инцидент. Пошли мы трое в деревню, там торжество было, вроде свадьба, и тут один военный выстрелил, салют сделал. Ну и начальник всех нас троих вызвал и недолеченных выписал. Встал я на дорогу и жду наших машин. У нас эмблема бригады была известная – два лавровых листа на каждом танке, на машинах – буква «Г» и буква командира бригады. Смотрю, едет одна машина. Ну, я сел ним, приехал, сдаю документы. А у меня, как назло, рука гноится, болит. Опять в санчасть, оттуда – в медсанбат. Опять в поезд и в город Лубны Полтавской области. Там я шесть месяцев лечился. Затем выписали, и – в деревню Малиновка. Там сформировали экипаж, и – на Харьковский танковый завод. Там уже танки новые получили.
Встречает нас 131-я бригада, разгружает и в лес. Проходим занятия, сдаём стрельбу и – на фронт. Но тут война окончилась. Мы-то уже готовы были. Прискакал один и сообщает… И кто из чего стрелять начали: кто – с пулемёта, кто – с ракетницы, кто – с пистолета. Утром строят бригаду, и заместитель комбата говорит, что мы победили яростного врага – фашизм, теперь наш враг – мировой империализм. Ну, ладно.
А потом, уже после войны, наш батальон расформировали. Хрущёв в то время разбогател: корабли резал, армию сокращал. Приехали представители с ракетных войск, пригласили к себе. Я согласился и ещё пять лет прослужил в ракетных войсках. Два раза учился в Ленинграде. Потом послали на Высшие курсы в Академию Можайского, а я как назло заболел, у меня с печенью проблемы – хронический холецистит. Так что служил я в танковых, а последние пять лет – в ракетных войсках. Всего около 23 лет. Ну, я подумал: выслуга есть, и написал рапорт об увольнении. И по болезни в 1965 году уволился. Поселился в Луге, где и живу до сих пор.
За какой бой вам присвоили высокое звание Героя?
Эта заварушка была в Польше. Выходила там немецкая группировка, и вот нам пришлось их уничтожать. В одном из боёв нашей самоходке сбили прицел, стрелять не можем, и пошли утюжить немцев гусеницами. Так и утюжили их самоходкой, не открывая огня. Передавили пехоту с пулемётами, две пушки и несколько машин. После боя у машины все гусеницы были в крови, кишки намотаны.
Как вы узнали о присвоении вам звания Героя?
А я, когда лежал в госпитале, уже знал, что на меня подали документы на присвоение мне звание Героя Советского Союза. Я в свою часть письмо написал, а потом ко мне приходит один лейтенант и говорит: «Комбат получил письмо, что тебе присвоили звание Героя».
Вызвали в мастерскую, пошили мне китель, дали новые хромовые сапоги, документы и я поехал в Москву Звезду получать. Жарко было, вагон забит, и мы давай на крышу, большинство народа. Привязались друг с другом и так на крыше ехали до самой Москвы. Приехали чёрные, как цыгане, в угле были. Вылезаем, и вижу я эшелоны с танками нашей бригады. Кричу: «Куда едете?» «В Наро-Фоминск!» У меня в бригаде остались две сберегательных книжки, я же никуда деньги не посылал, все мои в оккупации были. Ну и вот в назначенный день прихожу к воротам Кремля, даю бумажку-пропуск. «Оружие есть?» Говорю: «Нет!» «Ну, иди».
Кто вручал вам Звезду Героя?
Михаил Иванович Калинин. Предупредили нас, что вручать будет он. Горкин зачитывает Указ. Я подошёл, он руку уже подаёт, говорит: «Поздравляю!» Прикалывает Звезду, и я сел на место.
Приехал я потом в свою часть в Наро-Фоминск. Забрал свои книжки сберегательные, встретился с друзьями. Три дня там был. Сходили на завод, набрали пива в канистры. Звезду обмыли. Отпуск мне потом дали, съездить, узнать, что случилось с родителями.
Как сложилась судьба ваших близких в годы войны?
Старший брат воевал. Он погиб в 1941 году под Ленинградом. Младший брат был маленький, его с родителями угнали в Германию. У сестры муж воевал, погиб, она получила похоронку. Ветеран двух войн был, даже награждён был орденом Красного Знамени, это большое дело было. Мы, пацаны, бегали посмотреть на него и на орден. Вот он не пришёл с войны. Похоронен в Всеволжском районе Ленинградской области. Его сын в Ленинграде живёт, я ему нашёл могилу отца. Сестра вышла замуж во второй раз, у неё трое детей. Дядька воевал. У меня подруга была, учительница, тоже в оккупацию попала.
Получается, ваша семья пострадала от немецких злодеяний?
Да. Мою родную деревню Хиновино сожгли. Был у нас такой Коля Купрешин. Когда была коллективизация, он бегал и помогал раскулачивать крестьян. А немцы пришли, он им сдался и стал на них работать. И вот сдал немцам моих двоюродных братьев, их жён, невестку, тётку и дядьку. Тётку мою немцы на осине повесили, других женщин расстреляли, а так родителей и семью угнали в Германию в концлагерь.
Как встречало вас население освобождённых вами территорий?
Отношение было хорошим. Когда танк на болоте застрял, это было на Украине. Нас четыре человека, надо же что-то кушать. Ну, и мы – в местный хутор, а там уже разместилась команда из 12 человек. Мы попали в хороший дом, я с механиком – в один, а заряжающий и наводчик – в другой дом. Кормили нас хорошо, варили картошку, с солью кушали. Помню, в другой раз, тоже на Украине, остановились около одной хаты, и нас пригласили заночевать. А у хозяина – самогон сахарный. В печку поставил, он нагрелся, сварился, и выжрали мы его вчетвером. Помогли самогонку крестьянину гнать, и он с нами поделился. Так что отношение у наших соотечественников было хорошее, я не встречал плохого.
В Польше другое отношение было. Нас даже предупреждали – не покупайте ничего в Польше. Они продавали нашим бойцам отравленную жидкость, типа как водку. Травить нас хотели. Я два раза ездил в отпуск. Один раз – за пополнением, а другой раз – отправлял демобилизованных. И до Бреста сопровождал их. Нам всегда насчёт поляков напоминали.
Было вам страшно на войне?
Страх был, волнение такое сильное перед наступлением. Даже поджилки тряслись. А ты стоишь и смотришь: где же ноги? В бой пошёл – успокаиваешься. Тем более, если успех есть. Входишь снова в норму. Вот такая штука: на исходном рубеже ноги дрожат, а когда в бой пошёл, то всё успокаивалось.
Что вас вдохновляло и поддерживало на войне?
Уверенность была. Мы же знали, что мы всё равно победим. Тем более был успех. Мы освободили нашу Родину, потом вошли в западные страны и освободили их. Я-то Польшей войну закончил, а другие до Берлина и Праги дошли, в Чехословакии были. Ну, это, наверное, судьба, что я остался живой.
Тяжело ли вам было командовать подчинёнными? Например, теми, кто старше вас по возрасту?
Я не ощущал трудностей. Командир есть командир. Подчинённый должен подчиняться и выполнять его приказ, тем более в военное время.
Как вы оцените политработу на фронте?
Хорошо. Я был секретарём комсомольской организации батальона. Мы проводили собрания, делали членские взносы, тратили их на нужные вещи.
Сталкивались ли вы на фронте с СМЕРШем?
Да, приходилось. Я даже был как бы завербованный. Мне были поставлены задачи, что, если будут идти определённые разговоры, то передавать особисту. Но я этого никогда не делал. Отчитывался, что всё в порядке, и лишнего не говорят.
Какое у вас сложилось отношение к Сталину?
Сталина я и сейчас люблю. Меня недавно наградили орденом Сталина, я его ношу. Потому что я воевал за Сталина и жил в период Сталина. А какие у него похороны были! Столько людей провожало, вы не представляете.
Как обстояло дело на фронте с печатью и информацией?
На фронте была печать, газеты были, мы их читали. У них был политформат. В основном задача была, как лучше выполнить приказ. Мы вот, танкисты, все разобщены. Редко, когда вместе собирались. Вот когда командир корпуса получал Красное Знамя, меня пригласили на построение. Мы стояли на колене, а ему вручали Знамя. Тогда мы все в сборе были.
Были ли примеры неуставных взаимоотношений на фронте?
Да это всяко бывает, ясное дело. А большое начальство даже лупило палкой. Я на переправе одной был, там генерал один лупил подполковника палкой. Но наш командир корпуса был очень тактичный. Он никогда себе ничего такого не позволял.
Как вас обучали на танкиста?
Там всё просто. В самоходке нашей была 85-мм пушка, а в ранних Т-тридцатьчетвёрках – 76-мм пушка. Задача у самоходки была сопровождать и поддерживать танки. Были и самоходки побольше – со 152-мм пушкой. Она как даст, так и развалится весь немецкий танк. Я всегда был на месте командира танка, наводчик целился, заряжающий заряжал. Я только давал ценные указания – куда направить машину, и где цель. У меня были рычаги, я тоже имел право управлять самоходкой.
Я учился на СУ-85, но потом попал в танковую бригаду. Некоторые самоходчики ушли, решили не оставаться. Их направили в резерв армии. А я остался. Думаю: какая разница – что танк, что самоходка. Самоходку подбило, сел на танк, подбило танк – пересел на самоходку. И наоборот. Так что я в Кантемировской дивизии остался, не стал бегать.
Сколько самоходок в итоге вы поменяли?
Всего я сменил две самоходки и один танк. С танком история интересная. Я работал на кухне. Тут приезжает мотоцикл, и командир батальона командует: «Семёнов, принимай танк. Все ушли в атаку, а этот танк остался без командира». Я принял экипаж. Все на месте, поехали. С нами капитан – даёт мне карту и говорит: «Вот проскочишь эту поляну, там дальше танки, они сбились с направления». А сам вылез. Я, как умная Маша еду, потихоньку, не ожидая врага. Только проехал с правой стороны хутора, и тут по мне снаряд влупил. Я не успел даже башню развернуть. Мотор загорелся. Давай выскакивать. Я выпрыгивал последним через люк механика. А у мех-вода есть ручка возле люка, а у меня – голенища широкие в сапогах. Ну и я задел сапогом ручку. Вишу вниз головой, пистолет упал, а мне никак не оторваться. Тут второй снаряд прилетает в башню, обратная сторона раскололась, такой силы удар. Еле-еле я оторвался. Отползли, танк горит. Давай уходить. Надо перейти поляну. Я с механиком, а наводчик – с заряжающим. Бегом бежим, растерялись. На поляну вышли, а по нам – из автоматов. Но благо, ничего не задели, никого не убили, все живы остались.
Прихожу докладывать командиру батальона: «Сгорел танк». «Ну и слава Богу. Уже три командира танка погибли на этой машине». Но доложить надо было обязательно. Комбат должен проверить: сгорел ли он или не сгорел, или экипаж бросил. Записал он мой доклад, что танк сгорел. Там же аварийные команды были, которые собирали горящие танки и отправляли на завод. Их просто так не оставляли.
Как обстояло дело с питанием на фронте?
В пехоте не особо. Помню, кухню у нас разбомбило, но мы где-то достали сахар и сухари. Больше ничего не было. Как питались при выходе из окружения, я уже рассказал. А потом нас, уже танкистов, кормили неплохо. Привозили горячее в термосах девочки. Их было много в обороне.
Самое страшное – это когда у меня было истощение. Попал я в госпиталь на приём к врачу. Я глупый был, думал, что у меня туберкулёз, у нас в семье дядя Вася был туберкулёзный. Врач послушал и сказал: «У вас всё в порядке. Это истощение». Накушаться я не мог очень долго – когда в училище были, помогали работать на полях и в карманы набивали картошки. Съешь с ребятами ведро картошки, а глаза ещё хотят, хоть уже и некуда. В училище даже в выходные работали, строем шли на завод, стружку металлическую собирали, на Каме брёвна таскали. Приезжаем – у нас и обед, и ужин. Съедаем и ещё хочется. Пословица была: на первое – щи, второе – овощи, на третье – карета скорой помощи. Преподаватель тактики питался в военторге по талонам. И говорит нам потом: «Ребята, я все талоны проел». Ну, мы собрали по ложки с каждого котелок каши, положили ему и он ел. Благо, что в училище хоть немножко масло давали.
Сколько всего раз вы были ранены?
Три ранения и обморожение. Пулевое ранение навылет, кость не задело.
Как обстояло дело с гигиеной? Как боролись с вшами?
Со вшами? Ха-ха! Раньше были организованы специальные установки против них. Под Воронежем, когда мы перешли к обороне, в бочках варили одежду, а шинель жалко туда бросать. У меня шинель была английского сукна, подарок Черчилля. Кидаешь всё на бревно и молотком по швам, брызги только летят. Вот такая была борьба со вшами. А когда стал танкистом, то вши пропали, боятся они запаха газоли. Бани были редкостью. Палатку натянут и сделают там баню. Правда, я только под Воронежем и помню баню, больше нигде.
Как ночевали на войне?
Приходилось спать в снегу. Вырываешь ямку и там спишь. Противогаз – под голову. Ветки под себя стелешь, ну, это зависит от хвойных пород. Если есть из чего подстил сделать – сделаешь. Но не всегда это удавалось, конечно. А когда танкистом стал, то спали в танке или под танком. Или на трансмиссии. В самоходке больше площадь, чем в танке. Брезент расстелешь и спишь. Костры мы не разжигали. А когда выходили из окружения, так вообще всё это запрещено было. Всё сохло на тебе. Нам же дважды пришлось реки форсировать. Всё мокрое – шинель, форма, а меня ещё течением поддало. Сил мало было, и я на бок упал, вымок весь. И мокрый шёл.
Как вы считаете, какие недостатки были у нашей техники?
Я бы не сказал, что у нашей техники были какие-то недостатки. Во-первых, не нам было судить. Т-34 был признан лучшим танком войны, его манёвренность, огонь и скорость показали себя. А моя СУ85 была сделана на базе «тридцатьчетвёрки». Только башни и пулемётов не было.
А у немецкой техники какие недостатки? Сможете оценить?
У немцев были плохие танки. Наши были намного сильнее, манёвреннее, и вооружение хорошее было, у них – хуже.
У нас была «Катюша», а у них «Андрюша». Так назывался шестиствольный миномёт, он так на нервы действовал. Звук такой у него был «у-у-у-у-у». Я один раз попал на Воронежском фронте здорово под этот огонь. Спасли меня подсолнухи. Только смотришь – шляпки летят, осколками сбивает. Рука-то и лопатку не достанет, руками рыл землю, чтобы голову спрятать. В задницу, да мать тебя за ногу, пускай ранят (смеётся), а голову-то надо спрятать. Второй раз тоже попал под бомбёжку на Воронежском фронте. Бомба разорвалась, и я – в эту воронку. Потому что второй снаряд бомбы не попадёт туда же. Она где-то рядом упадёт или ещё дальше. Со мной ещё офицер был из соседней части. С этой воронки он вылез седой.
Были ли перебои с поставками для машин?
Недостаток обеспечения машины я никогда не ощущал. Всегда были боеприпасы и тем более горючее. 500 литров в бак заправляли.
Писали ли на войне письма?
Друзья получали маленькие письма, треугольники. А я за всю войну ни одного письма не получил. Тяжело было, знал, что мои в оккупации. Я не писал, и мне не писали. Читать мне было некогда. Девушка у меня была, она тоже жила в моей деревне. Когда я получил Звезду, я поехал к тётке в Ленинград, на Васильевский остров. Там с дядькой увиделся, он был ранен и контужен, раньше демобилизовался.
Когда враг был под Москвой и у стен Ленинграда, были ли у вас сомнения в нашей победе?
Нет, не было. Если бы так думал, то с тем солдатом бы немцам сдался под Москвой. А потом уже ждали Победу. Особенно, когда разбили немцев под Москвой. А потом сняли блокаду с Ленинграда, потом Прибалтику освободили. Десять Сталинских ударов. Тут уже настроение было приподнятое.
Как вы оцените уровень подготовки бойцов на войне?
Очень по-разному. Вот пример. У меня был заряжающий, Володя Солженицын. Когда мы приехали на фронт в город Малин, то сразу вступили в бой. Как сейчас помню – у него руки трясутся, никак снаряд в пушку не засунет. Я тогда говорю ему: «Иди в сторону. Наводчик, заряжай», а сам – за наводчика. Вот такое было. Потом некоторое время прошло, я прихожу, а он всю боеукладку прошнуровал, тренировался. Вот так было. Мех-вод у меня хороший был. Жаль только, фамилии всех не вспомню.
Были и несчастные случаи. Один командир взвода, танкист из училища, поставил пальцы на люк, и ему их люком отрубило. Живой остался, но инвалид. Был случай – ехал танк через мостик, и танк упал. И придавило командира танка, ноги ему зажало. Сапёры не знают, что делать, танк не поднимешь, никак не вытащишь. Ну и отпилили ему ноги. Умер он в итоге. Никитин его фамилия была, москвич, симпатичный парень.
Но были и дезертиры. Я помню, когда лежал в госпитале в Полтавской области, там был трибунал. И я ходил заседателем. Многих судили, расстрел давали за дезертирство, за уклонение. Один прятался в подвале, чтобы не попасть в армию. Были такие, но таких было меньше. Больше было нормальных, здоровых, кто в победу верил. Город берём, вдруг наша пехота драпать начинает. А мы едем за ними, развернём её и снова все на своём месте. И такое было.
Не все воевали как надо. 206-я стрелковая дивизия под Воронежем воевала не очень хорошо. Я-то связистом был в артиллерийском полке подальше от линии фронта. Когда останавливали немца, полк за три дня разбило. Там снаряд, там мина ранит кого, собирают выживших. За три дня полка не стало. А командир полка Герой Советского Союза был, майор, ещё за Финскую войну Звезду получил.
Были ли в минуты отдыха концерты или солдатская самодеятельность?
Во время формировок приезжали с концертами. Я даже сейчас одну песню помню. Мотив такой: «Воровство – профессия моя. Я в Париже научился, я в Берлине подлечился, а тут меня встречает старуха со стариком. Мне в ноги бросилась старуха, я её прикладом в ухо, старика прикончил сапогом. Только было начал погреб проверять, вдруг тут стали русские стрелять. И от русских от снарядов, на меня летевших градом, тигровая шкура спасла». Запомнил я эту песню, может быть, не до конца, но запомнил. Концерты, кино – дело передвижное. А так ничего больше не было.
Использовали ли конную тягу на войне?
Было у нас сначала всё на конной тяге, только потом дали американские машины. Лошадь, бывало, убьёт, и её сразу съедят. В котелке сваришь, кусочек мяса скушаешь, она такая вкусная.
Что делали женщины на фронте?
В основном женщины были регулировщицы. В обороне было много девочек на кухне, которые в термосах пищу разносили. В штабах были. В госпиталях работали, мыли нас. Мы, танкисты, не на одном месте, постоянно на марше. Помню, одна такая симпатичная девушка была, с нашей бригады. И один раз разорвалась мина, и её тяжело ранило. Так жалко её было.
Те, кто были повыше в званиях, имели так называемых ППЖ. У командира бригады такая была. Так сказать, командир батальона имел возможность иметь девушку.
Тяжело ли вы восприняли развал СССР?
Для меня это было очень тяжело.
Чувствовали ли вы себя когда-нибудь особым человеком в связи с вашим статусом Героя?
Да нет, никаким особенным не чувствую и не чувствовал. Я – инвалид войны и Герой, не обделяли. Приходил в магазин, отоваривали нас за пять рублей. В корзине – мясо, колбаса, масло, в общем, всё, что нужно.
А так вообще уважение было. Служили ведь в разных условиях. Под Минском мы жили в бараке, метров сто. Как зайдут все на обед, так думаешь, что разорвётся сейчас барак. Туалет на улице, все готовят на керосинках, шум, тараканы бегают. Свет включишь и ш-ш-шш-ш по всем углам. Потом кто-то написал в окружную газету, что Герои Советского Союза живут в бараках. Ну, командир дивизии говорит: «Откуда я знал, что у нас Герои есть?» И дали место в настоящей казарме. На двоих квартира, комнаты разные, кухня. Потом меня послали в 1952 году в ГДР, советником, помогать создавать армию. Я говорю: «У меня ж образования маловато!» «Ничего, ты любого полковника научишь!»
Что бы вы хотели пожелать молодёжи?
Моё пожелание молодёжи, чтобы ребята были физически здоровыми, занимались спортом, хорошо учились. И главное – любили свою Родину и своих родителей, свой дом. Это залог всего. И учиться, учиться и ещё раз учиться. Техника с каждым годом растёт, не то, что была раньше. Даже в армии сейчас такие самоходки, которых нельзя сравнить с моей.
Из наградных листов:
Герой Советского Союза с вручением ордена Ленина (10.04.1945):
«Продолжая успех по выполнению личного приказа Маршала Советского Союза товарища Конева, 3-й танковый батальон встретил сильное сопротивление противника в районе Завада-Романувска и вёл тяжёлые бои с противником. Противник, имея превосходство в расположении огневых средств и большой насыщенности артиллерией, упорно удерживал свои рубежи, всеми огневыми средствами задерживая продвижение наших наступающих частей.
Командиру орудия СУ-85 гвардии лейтенанту Семёнову была поставлена задача – несмотря ни на какие трудности, уничтожить огневые средства, мешающие продвижению пехоты.
Гвардии лейтенант Семёнов уверенными стойкими действиями приступил к выполнению тяжёлой, но почётной задачи. Достойно, с присущим ему мужеством и отвагой преодолевая труднопроходимую местность, двинул против превосходящего противника своё орудие. Жестокий обстрел, обращённый со всей видов огневых средств, не мог сдержать гвардейца Семёнова, с геройством выполняющего боевой приказ.
Двигаясь и выбивая противника из одного укрепления за другим, товарищ Семёнов приблизился вплотную к противнику. Пушка отказала. Перед ним прямой наводкой била по нему противотанковая пушка противника. Презирая смерть, со словами, произнесёнными к экипажу: «За Родину, за Сталина, вперёд!», его машина на полном ходу пошла на противника, уничтожив противотанковое орудие с расчётом. Товарищ Семёнов продолжал бить врага. Правее им были замечены две противотанковые пушки противника, ведущие огонь по пехоте. Смелым броском, находясь уже в тылу противника, они были уничтожены. Здесь же он уничтожил три станковых пулемёта с расчётами, 4 автомашины с грузами и 35 гитлеровцев. В бою гвардии лейтенант Семёнов бы тяжело ранен. Противник перешёл в контратаку. Не покидая своего боевого поста, превозмогая боли, гвардии лейтенант Семёнов, проявляя исключительный героизм, стойко сдерживал противника в течение шести часов, уничтожая их гусеницами и пулемётом».
